Владимир Некляев - Лабух

Панок, прослушав историю Красевича ни разу не улыбнувшись, тут вдруг расхохотался:

— Ну, Ричард Петрович…

Видно было, что они валяют дурака… Этаких своих парней, лабухов изображают…

— Так не будете вербовать? — переспросил я веселого подполковника.

Он словно бы даже обиделся немного — и из–за этого совсем разоткровенничался.

— Да полно вам!.. Не будем, Роман Константинович. Принципы нашей работы давно не те, что были, — мы ведь тоже меняемся вместе с временем… Хотя работа с агентурой, само собой разумеется, остается. Только такая агентура, как вы, это… как бы вас не обидеть… малоэффективно. Что вы нам можете сказать из того, чего мы не знаем?.. Ровным счетом ничего. Так зачем нам, чтобы вы чувствовали дискомфорт? Люди вашего склада обычно мучаются этим, рефлектируют — как же, в стукачи записали!.. Так что не будем.

Сама открытость сидела передо мной, а не подполковник Комитета госбезопасности, и только взгляд его, с каким открытым радушием ни старался он смотреть, покалывался. Или, может быть, мне казалось так по былым страхам: первый раз в стукачи записать меня попытались еще в студенчестве, на последнем курсе консерватории…

В кабинете проректора, куда меня вызвали, сидел мужчина лет сорока, чиновничьего вида — в обычном советском костюме от фабрики «Прогресс», в галстуке и в очках, которые он механически снимал время от времени и протирал платком. «С тобой поговорить хотят», — сказал проректор и, осторожно обойдя свой стол, вышел из своего кабинета, а мужчина, назвавшись Николаем Ивановичем, остался, предложил мне сесть и спросил, протирая очки:

— Какие планы на жизнь, Роман?.. Проректор говорит — ты талант. А талант не репейник, лишь бы за что не цепляется и лишь бы где не растет. Тебя куда распределяют после консерватории?..

Я про то не знал, а Николай Иванович знал:

— В район тебя распределяют, почти в деревню… И что ты делать там будешь?

Я об этом не думал, а Николай Иванович думал:

— Талант свой будешь закапывать. Изо дня в день на работу, изо дня в день с работы, и больше податься некуда… Устраивает тебя такое?

Я ответил, что не очень, только что ж: как все, так и я…

— Ты не все, — не согласился Николай Иванович. — Скромность — неплохое качество, но все же цену себе нужно знать. Все — это все, а ты — это ты, и о таких, как ты, у нас отдельная забота… Государственная. Мы поможем тебе и в Минске остаться, и на работу устроиться, с квартирой уладим, с поездками зарубежными, с конкурсами… Только все, так сказать, взаимно. Ты нам тоже кое–что…

— Я ничего не подпишу, — встал я, чтобы пойти. — От своего сокурсника, которого раньше вербовали и который, колотясь, рассказал мне по пьянке, как это делается, я приблизительно знал дальнейшее… «Бланк такой, приготовленный уже, подписываешь — и там твоя кличка».

— Сядь! — блеснул колюче сквозь очки всего минуту назад такой душевный и заботливый Николай Иванович. — По–иному поговорить можем, если по–хорошему не хочешь!.. И будешь ты не талантливым молодым композитором, о котором у меня государственная забота, а заурядным фарцовщиком, о котором забота также государственная, но совсем иная! Ты понял?..

Когда меня в страх бросает, так обычно виски стынут, словно кровь от них отливает, и холодок в затылке звенит… Виски у меня оледенели, и в затылке мороз зазвенел: «Выгонят!.. С последнего курса!.. Сейчас вернется проректор… приказ… и все…» Я играл в гостиницах в ресторанных оркестрах, собирал деньги на рояль, и иногда действительно, чтоб иметь на что жить — мы с Ниной уже семейно жили, — прикупал у иностранцев валюту, перепродавал шмотье, часы, обувь… Случалось, и аппаратуру музыкальную, в те времена роскошь столь редкую, что лабухи штаны последние готовы снять были, чтобы ее заиметь… Нынче все это в порядке вещей, бизнес, а тогда — фарца, и фарцовщик — агент ползучего империализма. За такое гнали сначала из комсомола, а потом и с учебы, с работы, из жизни — со свистом…

И под суд.

Бланк, который положил передо мной Николай Иванович, я, почему–то боясь даже взглянуть на него, отодвигая то в одну, то в другую сторону, не подписал. Артачился, выкручивался, обещал подумать — и Николай Иванович вдруг согласился:

— Хорошо, подумай… Ты в дружбе с таким поэтом молодым, Крабичем Алесем, вот и напиши, что ты о нем думаешь…

Это все же была отсрочка, поблажка — и я сказал, что подумаю и напишу…

— Нет, Роман, о Крабиче ты сейчас напишешь, чтобы мы к фарце не возвращались, — подал мне чистый лист бумаги Николай Иванович. — Я ведь тебе не донос написать предлагаю, а то, что ты думаешь. Не обязательно все плохое… Если думаешь что–то хорошее, пожалуйста… И можешь не подписываться.

И я написал, не подписавшись… Не донос, но написал.

Потому что под суд…

Изо дня в день, из месяца в месяц я ждал, колотясь, только ничего и никому, как мне мой сокурсник, не рассказывая, когда и куда меня вновь позовут… Николай Иванович не объявлялся. На долгое время обо мне словно бы забыли, затем был еще один заход в начале перестройки, там было уже полегче, — и вот опять… Все течет, но ничего не меняется.

— Значит, Виктор Васильевич, мы просто выпиваем?.. Компания у нас?.. Отдыхаем?

Подполковник по–прежнему был по–свойски открытым.

— Нет, я на работе, и мы не просто выпиваем. Мы рассчитываем на вас, Роман Константинович. Разумеется, с учетом тех обстоятельств, в которых вы оказались.

У меня под ложечкой екнуло: вот оно!..

— И в каких я оказался обстоятельствах?..

— Да погодите вы про работу! — уловив, очевидно, напряжение в моем голосе, разлил коньяк по рюмкам Красевич. — Успеем…

Панок взял рюмку.

— Я не тороплюсь. Роман Константинович сам поторапливает.

— Что ж тянуть с тем, для чего меня позвали?.. Мне побыстрей узнать хочется, с чем я уйду.

— Нетерпеливый, — подмигнул Красевич. — С нами, с кем еще?

— Он спрашивает: с чем? — усмехнувшись, уточнил откровенный подполковник, и Красевич сразу:

— А это то же самое — с чем и с кем.

Оно так… Я впервые подумал, что красавчик Ричард Петрович Красевич вовсе не такой дурик, каким смотрится.

— Тогда с чем я с вами пойду, или не пойду в моих обстоятельствах?.. И какие у меня обстоятельства? Если те, которыми милицейский следователь стращал, так это чушь, здесь и говорить не о чем.

Я решил, что мне в этой компании, где не совсем понятной была роль Красевича, нельзя быть третьим, последним — и стал помалу напирать.

— Пить не будем? — спросил Красевич.

— Выпьем, нам поговорить есть о чем, — поддержал Ричарда и не согласился со мной подполковник. — Обстоятельства у вас, Роман Константинович, многовариантные…

Вот сказанул… Я бы сходу и не выговорил…