Эрскин Чайлдерс - Загадка песков

– Грог готов! – послышалось снизу.

Кое-как спустившись, я, к удивлению своему, обнаружил, что весь хлам волшебным образом исчез и в каюте царит порядок. На столе красовались стаканы и лимоны, а душистый аромат пунша заглушил все прочие запахи. При виде этих приятных перемен я выказал мало радости, но достаточно, чтобы лицо Дэвиса просветлело. Приятель принялся радостно демонстрировать мне отсеки для хранения грузов, хвастаясь «вместительностью» своего плавучего вертепа.

– А вот и твоя плита, – завершил он экскурсию. – А старую я вышвырнул за борт.

Надо заметить, имелась у него маленькая слабость – стремление под малейшим предлогом выкидывать что-нибудь за борт. Позже я пришел к выводу, что без новой плиты можно было вполне обойтись, так же как и без стяжных болтов, но это дало ему прекрасную возможность потешить свое диковинное пристрастие.

Мы покурили и поболтали немного, после чего встала проблема ложиться в кровать. Раз десять стукнувшись головой и коленками, причудливо изогнувшись, я залез в койку и устроился между двумя грубыми одеялами. Дэвис, двигаясь весьма проворно, вскоре улегся тоже.

– Довольно удобно, не правда ли? – спросил он и задул, не вставая, свечу – ловкость маневра говорила о долгой практике.

Лежать было колко, а на подушке обнаружилось мокрое пятно, происхождение которого выяснилось, когда тяжелая капля шлепнулась мне на лоб.

– Надеюсь, палуба не протекает? – поинтересовался я настолько ненавязчиво, насколько мог.

– Чертовски извиняюсь! – возопил Дэвис, выкатываясь из койки. – Видно, роса очень сильная. Вчера я столько конопатил, и надо же, видно, пропустил это место. Сейчас поднимусь и накрою его брезентом.

– А что у тебя с рукой? – зевнув, спросил я, когда приятель вернулся. Любезность его напомнила мне о повязке.

– Ничего страшного, потянул пару дней назад, – последовал ответ. После чего прозвучала совершенно неожиданная реплика: – Рад, что ты привез призматический компас. Без него, конечно, вполне можно обойтись, однако… – Голос глухо зазвучал из-под одеяла. – Вдруг да пригодится.

Спал я некрепко, меня беспокоили то затекшая шея, то рука, то сквозняки, проникающие в зазор между одеялами. Когда я достиг стадии полусна-полубодрствования, уже совсем рассвело. Окончательно разбудил меня поток воды, хлынувший вниз через световой люк. Я вскочил, стукнулся головой о переборку и заморгал налитыми свинцом веками.

– Прости, я тут палубу драю. Поднимайся сюда и искупайся. Хорошо спалось? – поинтересовался голос сверху.

– Чудесно, – буркнул я, ступая в лужу, собравшуюся на брезенте.

Потом я поднялся по трапу, нырнул с борта и утопил дурные сны, усталость, уныние и взвинченные нервы на дне самого удивительного фиорда самого удивительного Балтийского моря. Короткий энергичный заплыв, и вот я уже спешу назад, изыскивая возможность взобраться на гладкий черный борт, который, даже будучи низким, оказался скользким и неприступным. Дэвис, в парусиновой рубашке с короткими рукавами и в закатанных до колен фланелевых брюках, кинул мне конец и помог взобраться на палубу, тараторя беспечно про то, что легко делать что-либо, когда знаешь, как и что надо поаккуратнее со свежей краской, и что у него имелся раньше веревочный трап, но он выкинул его за борт, потому как тот постоянно мешался. Когда я поднялся наверх, локти и колени мои, к глубочайшему его расстройству, оказались перемазаны черной краской. Но я, вытираясь полотенцем, думал только о том, что растворил в чистой воде еще толику разочарования и самодовольства.

Облачившись в штаны и свитер, я обвел взором палубу, и глаз мой, неопытный и несмелый, приметил то, что прежде скрывала темнота. Яхта казалась чрезвычайно маленькой (как выяснилось, водоизмещение ее составляло всего семь тонн) и имела чуть более тридцати футов в длину и девять в ширину – очень удобный размер для прогулок по Соленту [13] Солент – пролив, отделяющий остров Уайт от южного берега Великобритании. в выходные для любителей подобных забав. Но решение отправиться на таком суденышке из Дувра на Балтику подразумевало под собой такую степень отважной предприимчивости, какую я даже и представить не мог. Затем я обратился к эстетической стороне вопроса. Красота и щеголеватость являются, на мой взгляд, неотъемлемыми свойствами яхт, но при всем желании польстить «Дульчибелле» мне не удавалось подобрать комплимент. Корпус выглядел чересчур низким, а грот-мачта – слишком высокой, крыша каюты казалась неуклюжей, а световые люки печалили взор потемневшим железом и плебейской имитацией под дерево. Вся медяшка, от головки руля до последней мелочовки, была подернута налетом зеленой патины. Палуба вовсе не блистала молочной белизной, как принято в Каусе, но была неотшлифованной и серой. На швах между досками выступали пятна смолы, на носу виднелись ржавые подтеки. Снасти выглядели плачевно по сравнению с нарядной пенькой, столь радующей взор знатока на фоне голубого июньского неба над Саутси. Не сильно скрашивали картину и многочисленные следы недавнего ремонта. В воздухе витали резкие ароматы краски, лака, свежеструганого дерева, на мачте реял новенький флюгер, можно было заметить пару-другую новых тросов, особенно в такелаже крошечной бизань-мачты, которая и сама-то выглядела недавним приобретением. Но все это лишь подчеркивало общее впечатление простоватости, навевало сравнение с достопочтенной матроной из рабочего люда, попытавшейся принарядиться по моде высших классов, но вскоре махнувшей на эти потуги рукой.

То, что этот ensemble [14] Единое целое, общность (фр.). производил впечатление деловитости и солидной надежности, было очевидно даже моему неопытному глазу. Многие из палубных приспособлений выглядели излишне мощными. Якорная цепь словно насмехалась над задачей удерживать подобную кроху, нактоуз, укрывающий компас, имел размеры почти комично громадные и являл собой единственный предмет судовой меди, начищенный до блеска и несущий следы почтительной заботы. Две бухты массивного и надежного троса верпового якоря, располагающиеся прямо позади грот-мачты, довершали впечатление об испытанном в бурях маленьком кораблике. Тут стоит добавить, что в далеком прошлом «Дульчибелла» была спасательной шлюпкой, которую затем не слишком удачно превратили в яхту, добавив кормовой подзор, палубу и необходимый рангоут. Как у всех шлюпок, обшивка у нее была сделана внакрой, в два слоя тикового дерева, что придавало корпусу невероятную прочность, зато по части внешнего вида гибриды всегда проигрывают.

Голод и раздавшийся снизу крик «Чай готов!» побудили меня вернуться в каюту, где обнаружился завтрак, сервированный на устроенном поверх швертового колодца столе. Дэвис гордо восседал во главе, румяный, если говорить о щеках, и закопченный, если о пальцах. Наблюдался некоторый недостаток посуды и приборов, но бекон я расхвалил до небес, причем совершенно искренне, потому как хрустящая корочка и сочные кусочки дали бы сто очков вперед моему лондонскому повару. В самом деле, я от души насладился бы едой, кабы не слишком низкий диван и столик – изгибаться приходилось так, что путь пищи до желудка занимал значительно больше времени, чем обычно, и постоянно хотелось встать и потянуться – удовольствие, чреватое опасностью для целости черепной коробки. Еще мне резануло ухо то, как отзывается Дэвис о свежем молоке и белом хлебе – их он находил невиданной роскошью, вполне допустимой, впрочем, для праздничного банкета в честь дорогого гостя.