Леонид Корнюшин - Полынь

Алексей захохотал, сверкая зубами.

— Нашел об чем тужить, — сказал Алексей. — И вообще, старики, надо жить проще.

Егор уточнил, похрустывая огурцом:

— А как проще?

— Я же не бог. Но мне, Егор, кажется, что ты зря иногда бесишься по пустякам. Некоторые живут как у Христа за пазухой — спокойно.

— Так его: курица яйцо учит! — крикнул Осип.

— Механика простая: загнуться можно, — рассеянно проговорил Алексей.

— Прав, прав, — подхватил Егор. — А злое бить нужно. Только не в одиночку, конечно. В одиночку верно — загнешься.

— Вот именно: не в одиночку, — согласился Алексей.

— Вы пейте, ребяты, — сказал Осип.

Они выпили и помолчали. Алексей, потягиваясь, тихонько произнес:

— Люблю жить! Эх, жизнь… Хорошего-то, верно, много.

И умолк, обхватив руками колени, застыл, как факир на молитве. О чем-то подумал, потом сказал:

— Просто не могу понять: откуда берется злоба? Я б ее век не замечал.

— Ты хороший малый, Алексей, — сказал Егор. — На таких стоит жизнь. Но злобу не замечать — значит помогать ей расти и убивать живое. Равнодушие, знаешь, тоже предательство.

— Да, — кивнул головой Алексей, — у нас в погрузочном цехе Возняков был. Человек дерьмовый. Мы его выкурили.

Егор рассмеялся.

— А куда сбыли? Он и там, брат, засмердит. Что-то другое требуется.

За стеной, в баньке, тихонько, шепеляво журчала вода, а на воле копошились, укладываясь на ночлег, вороны на березах. В предбаннике все еще пахло веником, теплой пылью и чем-то горьким — может, угаром. Осип высморкался. Большое лицо его смутно виднелось круглым пятном. Алексей в темноте пошелестел бумагой. Они сидели и думали.

— Интересно, какая-то жизнь будет лет через сто? — спросил удивленным голосом Алексей. — Рай? Полное тебе изобилие? Никто никому плохого. Одни улыбки. А? Будет?

— Будет-то будет, иначе нельзя, человек во все времена к хорошему тянется, — задумчиво сказал Егор.

— Через мозоли опять же, — вставил Осип. — Привычно. Рай хорош, ежели строился праведно.

— Кто его знает… Жизнь — каждый день загадки, — отозвался Егор после молчания.

Алексей засопел от напряжения: он думал. Думать ему было всегда тяжело, хуже, чем ворочать камни.

— Я учился мало, — проговорил он.

— Учись, чего тебе: семьи нет, — сказал Осип. — Постигай высоты.

— Неохота. Лучше работать люблю.

— Дотянем, что ль? — спросил Осип, дав хороший тумак в крепкую Алексееву спину: тот только молодо и сочно загоготал, притворно замахнувшись на него.

— Вы тяните, я повременю, — сказал Егор.

Они вдвоем выпили.

— Люська, Егор, ученье не кончила еще? — попытал Осип.

— На последнем курсе уже.

— Гляди-ка, а то как и вправду актерка выйдет? Иль в таком роде?

— Спрашивает, — перебил его Алексей. — У них там жизнь! Они там жи-иву-ут, — и глаза его отуманились.

— Молодец девчонка, — похвалил Осип.

Егор промолчал и произнес после долгой паузы, словно себе самому:

— Рано, рано…

— Что? Что рано-то? — не понял Осип.

— Хвалишь. Пока ничего не сотворила.

— Строг ты, Егор, — и согласился: — И то верно, нечего покуда хвост трубой держать.

Далеко в морозном воздухе залаяла собака. Лаяла люто, по-волчьему, с подвывом.

Осип прислушался и спросил:

— Твой горло дерет?

— Мой, — глухо сказал Егор.

— Откеля Варвара привезла?

— Из Починка вроде бы.

Егор про себя решил: «Убью!»

Молча жевали хлеб с салом и луком.

Егор неожиданно спросил Осипа:

— Харитонина помнишь? Василия?

— Который из Хвылевки? И был полицаем?

— Того.

— По поводу чего спрашиваешь?

— К слову просто. Что-то он мне припоминаться стал.

Егор первый вышел из предбанника. В высоком и темном весеннем небе светилась яркая звезда. Он внимательно посмотрел на нее и подумал, что звезды этой не видел с сорок второго года, с ранней весны, когда она так же горела во тьме и тихо стояла над бедами людей.

Женился Егор шесть лет назад. Варвару Цыганкову привез из другого, соседнего, Издешковского района. В Глебове говорили, что Егор видел ее всего два раза перед этим. При третьей встрече она уже сидела в грузовике, повязанная узорчатой шалью, — нездешней, чужой явилась в Глебов.

Пышнотелая, здоровая, она внесла в Егорову жизнь дух прочности и порядка, какой давненько угас в этих пустых комнатах, с самого того дня, как умерла Наталья, первая жена.

В доме с приходом Варвары стали являться краснощекие женщины в плисовых жакетах, такие же смекалистые мужички в кирзовых сапогах — ее ближняя и дальняя родня.

После тишины и затворнической жизни Егору было сперва радостно видеть мелькание этих лиц, энергичных людей, слышать их шум, пить с ними водку, хотя врачи настоятельно советовали не делать этого.

Пестрой ниткой потянулись тогда дни. За переездом на перекатах мелел Днепр. Желтым зноем нагонял ветер с полей сухостойную марь. По буграм пестрели полевые цветы. Лето млело в безветрии. Дождей не видели с самых майских праздников. Неумолчный звон кузнечиков сухо доплескивался до городка. Только ночами остывал тяжелый зной. Но с утра заново он палил желтым огнем. Солнце выжигало живое.

Варвара сперва устроилась на молокозавод, но потом перешла в продмаг, а оттуда в голубой, как небушко, киоск с пивом. Вечером приносила выручку — мятые, пахнущие чужими карманами трехрублевки, пятерки, считала их. Часть их оседала в его, Егоровой, принесенной с войны полевой сумке: ее она для этого приспособила.

Он ершился:

— Почему лишок получается? Продаешь ведь по весу и мерке!..

Варвара обрывала:

— Не суйся!

— Но запомни: в моем доме не будет ничего краденого.

— Да все же так…

— Н-не все. Врешь ты, Варвара! Брось это…

А ночью она, вздыхая, не насыщаясь его слабыми ласками, шептала с раздражением:

— Жить не умеешь. Чудной мужчина. Только на язык кусачий. Праведный!

— Не праведный, а противно.

Он все больше худел, выдыхался, сушел телом, седел. Мутный, с желтыми глазами, днем отлеживался в горнице на зеленом диване. Ходики равнодушно делали свою работу над его головой. Он уже четыре месяца сидел как пенсионер.

Проклятая хвороба, инвалид войны…

На него, как невидимый фронт, надвигалась грозная и враждебная его душе сила — пенсионный покой.

Он его боялся и ненавидел.

После короткой тишины в дом опять наползла бойкая женина родня, заново шли разговоры о ценах, о дороговизне жизни, о том, чтобы Егор как бывший завотделом райсоцобеспечения, которого все знают и ценят, помог бы какому-то Илье выхлопотать пенсию, хотя у того не хватало стажа. Егор им отказал наотрез:

— Ни за что!

И посмотрел на просившего, на двоюродного брата Варвары, тем спокойным, не злым, но полным решимости никогда в подобных делах не уступать взглядом, что человек этот увернулся от него, отошел прочь приплясывающей походкой. Разговоры об этом отпали, прекратились. Не тот Егор человек, которого можно было по-родственному и по обычным житейским правилам уломать за бутылкой водки.