Алексей Серов - Обеднённый уран. Рассказы и повесть

Он встретился со своим другом в один из этих тяжёлых дней. Медленно шли по улице. Сане было плохо, он пил крепкое пиво прямо из бутылки. Друг посматривал на него неодобрительно.

— Ты бы лучше водки выпил.

— Есть разница? — спросил Саня, глотнув последний раз. Бутылка улетела в пустую урну и грохнулась о железное дно.

— Конечно, — серьёзно сказал друг. — Вот выпил ты бутылку крепкого пива — и стал развязным дураком. Тебе хочется схватить за жопу каждую девку или заорать какую-нибудь глупость. И тому подобное. А вот выпил бы ты сто пятьдесят граммов чистой водки — и все острые углы сразу сгладились, ты весел, совершенно трезв и всё соображаешь. Уважай себя. Пей водку.

— По-твоему, я себя, что, не уважаю?

— Не уважаешь, — кивнул друг. — До сих пор не можешь поставить на своём. Со всеми соглашаешься, поддакиваешь. Не хочешь спорить. Лишь бы тихо. А у тебя должно быть собственное мнение. Право на конфликт. Уважай себя. Отругай кого-нибудь. Дай запросто в морду.

Саня развернулся, дал другу в морду. Обхватил кулак другой ладонью, зашипел от боли, затряс. Друг, неловко упавший в лужу, сказал, утирая кровавые сопли:

— Вот теперь молодец.

Все эти дни он не виделся со своей женщиной, было не до неё, она позвонила первая, сказала, что, может быть, больше им не надо встречаться. Он бросил трубку на середине её фразы. Дура. Хватит с него её тупых выходок. Вот и ладно. Очень хорошо. Давно пора было.

Утром его разбудили вороны. Они расселись на дереве возле окна, стали орать. Хотел прогнать их, открыл окно, махнул рукой, но твари не испугались, только посмотрели на него насмешливо.

Он позавтракал, пошёл на работу.

Его отправили на другой конец города, нужно было долго ехать на автобусе. Прождал чуть не полчаса, едва не взбесился, но надо, надо. На ступеньках передней площадки автобуса сидел пьяненький мужичок слегка бомжеватого вида, он почти спал, в руках у него была полупустая бутылка водки. Иногда он открывал глаза, делал из бутылки глоток. Люди посматривали на него с неодобрением, подозрительно.

К мужичку подошла строгая кондукторша, спросила:

— Мужчина, а вы, вообще-то, куда едете?

Он медленно взглянул на нее, негромко ответил:

— К брату.

— А где живет ваш брат?

Мужичок ещё помедлил, хлебнул водки, сказал:

— Он не живёт.

Кондукторша или не расслышала, или ничего не поняла, да стала ругать его, что он едет, сам не зная куда, пьяный.

Саня решил не ночевать больше у матери. Пусть как-то привыкает, приспосабливается. Не может же он переселиться к ней опять.

Мать позвонила поздно, спросила, будет ли он сегодня. Он спокойно сказал: нет. Дела. Спокойной ночи.

Ему нечего было делать в своей одинокой холостяцкой квартире. И не спалось. Возникла даже мысль позвонить своей женщине, поговорить, что-то исправить.

Курил на кухне, смотрел в тёмное окно. Достал из холодильника купленную сегодня бутылку водки, выпил стопку, потом другую. Стало смутно, успокоение не приходило. Время тянулось по-прежнему. Тогда он лёг в постель, надел наушники, стал слушать длинный скучный рассказ. Не заметил, как заснул.

На следующий день мать позвонила ему, сказала, что не спала всю ночь, удалось задремать только под утро, и тут снова заорали вороны. А у неё голова болит уж неделю. Если так будет и завтра, она с ума сойдёт.

А что делать, спросил он. Я не знаю, раздражённо сказала мать. Ты же мужчина, придумай что-нибудь.

Ладно, я приду сегодня вечером, сказал он.

Вечером пришел к ней со всеми необходимыми вещами. Что это такое, спросила мать, зачем это? Грязь тут разводить.

Он не обратил на её слова никакого внимания.

До поздней ночи делал лук. Испытать его на улице не было возможности. Но вроде бы лук получился. Он взялся пальцами за тетиву, натянул. Лук пружинно согнулся. Отпущенная тетива зазвенела, метнув в пространство чистую, тонкую ноту. Ну, хорошо.

Стрел он сделал всего две штуки, больше не надо. Нужна вообще только одна, один выстрел. Попасть, и всё.

Утром история повторилась. Вороны расселись напротив окна и начали свой концерт. Среди них был здоровенный, матёрый ворон. Он в общем хоре участия не принимал, но явно руководил им. Клюв открывал изредка, что-то скрипуче, недовольно бормотал. Словно дирижёр давал указания оркестрантам. Встряхивался, как собака, переступал с одной мохнатой ноги на другую, вытягивал шею. Оркестр продолжал наяривать.

Форточка была открыта настежь заранее, чтобы не спугнуть птиц.

Он стоял на кухне, в полутьме, и всё делал очень медленно. Уложил стрелу на место, зажал её между указательным и средним пальцами. Аккуратно поднял лук так, чтобы стрела приходилась на уровне глаз. Потянул стрелу на себя. Раздался лёгкий скрип.

Старый ворон вдруг склонил голову набок, к чему-то прислушиваясь, и остальные мгновенно замолчали. Саня видел, как глаз птицы несколько раз затянулся серой плёнкой. Ворон неловко подпрыгнул на ветке и склонил голову в другую сторону.

Рука начала подрагивать. Он почему-то медлил, не стрелял. Может, хотел дать птице последний шанс? Промахнуться невозможно, расстояние всего метров пять. Длинный, остро заточенный гвоздь ждал своего часа уже слишком долго.

В последнее мгновение он отвёл стрелу от старика, саданул в бок другой птице, что была неподалеку. Взлетело несколько перьев, птица рухнула вниз, в листву, затем послышался мягкий шлепок об асфальт.

За окном началось воронье светопреставление. Он закрыл форточку, птицы подлетали к окну, царапали стекло, орали, гадили. Саня задёрнул занавески.

Что ты делаешь, спросила мать, появившись в дверях кухни в одной ночной рубашке. Ничего. Сбил ворону? Сбил.

Стекло с той стороны продолжали царапать.

Ты сегодня на улицу не выходи, сказал он матери. Хотя бы полдня.

Она кивнула.

Окно потом надо будет отмыть. Или вообще новое поставить. это старьё уже никуда не годится.

Она послушно кивнула снова, заплакала. Он заплакал вместе с ней тоже.

Как будто вчера было.

Маленькая детская рука в моей ладони.

— Ну, как зовут-то тебя, гном?

— Коля, — робко произносит мальчик и тянет руку назад; я некоторое время с улыбкой крепко держу его, не отпускаю.

— Тёзка, значит. Молодец. А лет сколько?

— Пять.

— Ну! Я думал, три. Ты чего такой маленький-то?

Он легко вздыхает и снова тянет руку к себе. Я отпускаю его и поворачиваюсь к тётке.

— Не кормят его тут, что ли.

— Болел, — недовольно роняет тётка Нюра, вешая пальто в сенях. — Три раза воспаление лёгких, еле выходили. Ну ладно, чего тут стоять, давай проходи.

Я раздеваюсь, снимаю сапоги, прохожу в дом. Здесь сухо, тепло, хотя и не очень чисто. Но после холодного осеннего дня, после долгого перехода под мелким упорным дождём.