Андрей Скубиц - Легко

Нет, этого менталитета мне не понять.

Я:Не имеет значения. Пошли направо.

Шулич:Не нужно бояться.

Нет, я точно подам на него жалобу, стопроцентно.

Под охраной такого полицейского из машины пропадают аккумуляторы, дверцы, руль, о менее заметных деталях я даже не говорю. Он даже про пропажу руля не знает, потому что не удосужился посмотреть. А я ему не сказал и не скажу. И потом, когда мы что-то делаем — все по моей инициативе, он пока не выказал никакой активности, только исполнял инструкции, и то с явным нежеланием, если они хоть сколько-нибудь отступали от чисто инерционных мер; если бы было так, как он хочет, то мы бы и сейчас раскатывали туда-сюда от Камна-Горы до Малых Гроз и обратно, как та змея спектральной диаграммы. Нет! Пардон! Да что там! С приходом подкрепления мы бы уже давно избивали местных жителей, вдыхая дымку слезоточивого газа, открыли бы огонь, стреляя резиновыми шариками, или что-то в этом духе. А когда мы что-то делаем, он всегда принимает такой покровительственный вид. Жаль, что пока не сложилась по-настоящему серьезная ситуация, по-своему очень жаль, потому что тогда было бы совершенно очевидно, насколько бесполезен, до преступного контрпродуктивен этот его вечный цинизм. Потому что проблемы нужно решать, а не строить из себя непонятно кого и резать слух банальностями типа: «Запыхались», «Не нужно бояться», «У меня бурек». Если уж я кого боюсь, Шулич, так это тебя. Потому что готовность к взаимопомощи проявляется в беде. Именно тогда возможно в другом увидеть человека, особенно если тебе этот человек нужен. Именно в этот момент, на короткое время. А потом опять все по-старому.

Почему ты тогда затих, когда Агата говорила, что ей в полиции сказали насчет Маринко? И что это случилось больше года назад? Если ты такой умный, если ты и так все знаешь, мог бы прокомментировать, чтобы я хоть что-то понял. А не стихать, в стиле этакого мудрого молчания. Я очень хорошо видел, уж я в этом разбираюсь, ты тогда промолчал, потому что просто не знал, что сказать. Как будто тебе было неловко. Да, я понимаю, наша Агата говорит все, что взбредет в голову, но я же видел твое лицо. Противоречивое выражение. А почему нет? Ведь может и молчание быть золотом, только не в этом случае. Понимаю, что ты перед заданием поинтересовался картотекой, чтобы узнать, с кем будешь иметь дело; только если кого-то просто в чем-то обвиняешь, одно за другим, это должно иметь некую форму, стратегию, к чему-то вести, если хочешь, чтобы твоя взяла. А то твое молчание было без формы, без смысла. «Ай-ай-ай, сиротинушка». Что, небось, твои в детстве, так тебе говорили?

Какой кретин.

Какой я кретин.

Какой кретин.

Я исцарапан, исцарапан, как драная кошка после драки, извиняюсь за сниженную лексику, но на моем месте и вы бы так же выражались.

Куда мы попали? Может, этот лес все-таки был плохой идеей. По-прежнему сносная видимость, хотя даже приблизительно не такая прозрачная, как раньше, но в густой чаще, под сплошной кровлей из листьев, сильно упала. В такой чаще, похоже, уже на пять метров вперед даже при свете дня совсем ничего видно не будет.

Бук растет свободно, искривленные стволы, ветки раскинуты во все стороны; чем больше стараешься их обойти, тем более они ускользают из внимания заслезившихся глаз, молотят по лицу, наполняя нос и рот солоноватым привкусом, чувствуется только слизь в горле. О раздражающем шелесте листьев под ногами я вообще ничего не стал бы говорить. Проблемы совсем другие. Музыка. Направление слышно, но ничего более явственного. Везет как покойникам.

Как будто эти хлесткие удары ветками по лицу перевесили смысл акции. А был ли он? Хотя, наверное, да. По крайней мере надеюсь, не зря же я все это пережил.

У меня вот-вот лопнут легкие.

Я:Остановимся.

В конце концов, с нами молодая женщина, которая все время несет на себе младенца, не меньше 6 килограмм, как она уворачивается от этих веток?

Я:Что-то мы, похоже, заблудились, а женщине с ребенком тяжело.

Агата:Да нет, со мной все в порядке, лишь бы не потеряться.

Шулич:А ты разве не знаешь здесь всего?

Маринко уже как минимум два года в тюрьме! Маринко уже как минимум два года шагу из тюрьмы не сделал!

Агата:Я знаю, конечно, знаю, но сейчас — ночь.

Шулич:А я думал, что ты как раз ночная птица и есть.

Агата:Что вы, господин полицейский. Не по лесам, я же не сова.

Ага, сейчас уже господин полицейский. Конечно, не сова, с такой кожей, которую я за версту чую даже сейчас. Существо разумное, homo sapiens, определенно, только без разума. В этом-то я разбираюсь. Ты это хорошо понимаешь, господин Шулич, где был тогда господин Маринко, когда был сделан присутствующий здесь маленький Тоне, персона, будущий мыслящий субъект, один из нас, если уж ты задаешь эти свои бесстыдные вопросы. Я тут бегаю кругами, задыхаюсь, не имея времени поразмыслить, сосредоточиться.

Нет, не знаю я, что тогда сказали полицейские, в тот самый вечер.

Да пошли они все куда подальше…

Сейчас я бы больше всего хотел быть там, рядом с музыкой, и танцевать. Только этот диджей меня, как будто, не берет в расчет, он издевается надо мной.

Потом мы вдруг оказались в сплошной темноте, сосновая роща. Тень. Опа! Как-то все вдруг по-другому. Полная темнота под соснами. Свет можно увидеть только далеко, далеко впереди, там, где снова только голые буки. То, где нам приходится идти, я лучше оставлю без комментария. Не знаю, наверняка можно было бы и обойти, но тогда бы мы могли потеряться; пока мы шли только вперед, параллельно с дорогой, никакого оврага, поворота, было понятно, как возвращаться. Поэтому лучше продолжить путь в том же направлении, с соснами или без сосен, переживем. Глаза по-любому привыкнут. А главное, тут нет шелеста и мягко, потому что мох. Мягко, как будто идешь по ковролину, и музыку лучше слышно.

Музыка стала отчетливее, но не громче. Как будто мы приблизились к источнику, только этот источник стал тише. Черт его разберет. Музыка кажется домашней, в стиле музыкального ассортимента Радио Словении, даже поскучнее. Не для вечеринки, а так, приятное сопровождение, мелодии по пожеланию слушателей. Впрочем, не важно, какая музыка. Важно, откуда она. Похоже, оттуда, из-за этих сосен.

Агату я поймал в последний момент. Я шел медленно и вдруг остановился, а она шла за мной по пятам, еще чуть-чуть — и упала бы. Вот это шок.

В этот момент под нами открылась бездна — я вытянул ногу и скорее почувствовал ее, чем увидел, как будто разверзлась земля. Черт! Я аж замер; взмахнул рукой и в последний момент удержал Агату с младенцем, она замерла как вкопанная.

Мне плохо от одной только мысли. Это ее молодое тело, которое я чувствую под рукой, теплое, влажное, как и мое, даже если она настолько другая, вульгарная и распутная, могло бы пропасть в этой яме! Полетела бы вниз, как с самолета! Разбилась бы об скалы. Там, внизу, двадцать метров вниз. Тело, такое же, как у меня, хоть и немного другое, потеряло бы опору под ногами и разбилось — отвалился бы какой-нибудь зуб, там внизу, после долгого падения. И упало бы так гротескно перекрученное тело — руки с одной стороны, голова с другой. Одна мысль об этом приносит физическую боль. Как это вообще возможно, нельзя, Агата, дышать! Дышать, теплым дыханием! Смерть — это действительно слишком.