Александр Морев - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е

— У них интересно крутить колесики.

Гость продолжал разговор уже на кушетке, куда самовольно забрался в обуви. Собственно, как продолжал разговор? Говорил он один, и взахлеб, а Карлик изредка со своей стороны все-таки впихивал ему в это речение робкие нерасторопные реплики либо вопросы.

Гость отрекомендовался брательником Иллариона. Действительно, вот интонация голоса вроде бы та же самая. Конечно, конечно, такой же фальцет у главы государства. Но гость был язвительно тощ и разительно жалок, а братец его на портретах был славно пузаст. У гостя на буром лице после оспы ничто не растет, а лицо монарха сияло музыкой! Непутевого брата монарх унижал издевками постоянно, тот это терпел. Однажды монарх унюхал обстановку непослушания — рябой самолично жрет ужин. И впредь уже велено было харчи, как оброк, отдавать, ублажая собаку, посредством которой братья здоровались. Эта собака служила секретарем у монарха. Затюканный брат заходил в кабинет, отдавая монарху салют, а собаке — паек. Если монарх изволит ответить исчадью кивком козырька на салют, отзывчивый пес, озирая вошедшее, протягивал умную лапу для рукопожатия. Когда же монарх отчего-либо помедлит изгою кивнуть, пес уже не подаст ему лапу, нахмурится. «Не возражаешь, это Процент называется? — заметил однажды собаке монарх относительно брата. — Нулики видишь на роже? Черточки диагональные, видишь? Отсюда подсказка на кличку. Впрямь он какой-то процент одиночества математической функции. Лохматые пять ему на прощание дай. Пусть убирается, нужник». Увидев однажды машины Процента, монарх обострился вниманием и тронул одно колесо на поверку. Тут у него началась истерика, потому что другие колеса, как от щекотки, все завертелись и власти монарха никто не боялся. Монарх убежал. Он, обомлев, онемел. Ему не давала покоя загадка. Детали машин увязаны цепко — фигура вплотную примкнута к фигуре, но стоит одну повернуть, и начнется такое верчение всех остальных, у которого ты, как улитка на вилке, то бишь устрица, чувствуешь себя в опасности. Послал за Процентом ученую псину. «Колесник и нужник Процент, — рек монарх, — нам, ураган поломай твою шею, смешно, почему не спросился приказа? Я дал бы приказ приспособить колеса на бойне, как инструменты, но без приказа нам они — случай крамолы». — «Мне что надо сделать?» — испугался младший брат. «А покайся, покайся, дескать, Илларион, ты у меня в груди». — «Ил-л-ларион!» — повторил Процент, став заикой. «Смелее! Где нахожусь у тебя, не в затылке? Нет?» — «Илл-лари-он!..» — «Продолжай, продолжай, что споткнулся?»… — «Ты-ы…» — «Ну, делай ноги словам»… — «Ты-ы у ме-ня в груди, в груди…» — «Вот и спасибо, чума. Поладили»… В груди торчишь, как нож! — отчеканил затюканный брат, перестав заикаться. Процента связали цепями и по суду опечатали между лопаток на острова. В опечатанном официально виде Проценту нельзя было скоро ходить и руками распугивать мух. Особенно — чтобы не вздумал настроить игрушек-вертушек. Илларион подсылал к нему соглядатаев — а не бастует ли там главный зек? Он, говорят, не бастует. Илларион объявил амнистию. Процент воротился к своим машинам, которые без присмотра тихо-тихо ржавели. Ныне машины монарху нужны для охмурен и я дамы.

— Вашу сестру охмуряет, — объяснил Карлику гость.

— Помезану? — Карлик ослышался.

Качая на стуле, кто-то лишил его центра тяжести.

— Львица-девица ваша сестрица! — восхищался Процент упоенно.

— Думал, она улетела. — Карлик искал себе оправдания, хотя никакой вины за ним не было. — Думал, она там уже, на песках, у Жемчужного моря…

— Погода нелетная. — Процент отвернулся в окно. — Вон изморось, изморозь.

— С ума сойти! — Карлик бессмысленно тоже взглянул в окно, за которым, как черный лес, ворочался черный снег. — Умру сейчас.

— Этого делать, однако, не следует. Это как же с ума? Как же вас умереть угораздит? Я с вами, кажется, не подстригался на смерть.

— Она любит его? Любит она?

— Полноте, кто способен его такого любить? Она — подневольная, пленная там.

— Иду за ней! — метался по комнате Карлик. — А вы мне поможете к Иллариону проникнуть.

— Остыньте, не помогу, конечно. Вы зачем устроили беспорядок? Юлите кругами, хватая-разбрасывая…

— Вы мне друг или черт?

— Я ходячее предупреждение.

— Кто-о?

— Предупреждение, чтобы предотвратить эту вашу затею. Простите меня за щелчок, я не знаю другого сигнала, другого секрета знакомств… Я, видите, лишне застенчив… И, кажется, переборщил…

— Иду! — суетился Карлик. — Я думал, она улетела…

В смятении, часто блефуя, надеясь на что-то другое, чему повинуется случай, наивные люди готовы принять на себя любой грех, или груз, или страх обстоятельств и хитростью переиначить события задним числом по-своему.

— Нет. Угодите в заложники. Вас аккурат ожидают. А Помезана покудова держится, не поддается, ваша подмога там ей не нужна.

— Держится? Где гарантия, что выдержит?

— О, наконец-то, нашли себе стул!.. Она великая женщина. Великие женщины строго блюдут свою честь в своих детях и не рожают кого попало от кого попало, чтобы не засорять человечество нелюдью. Но вас она в жертву не принесет и согласится, пожалуй, на все. Недурной план у меня вызревает, как ее вызволить…

— Какой? — спросил Карлик о плане Процента, превозмогая боль в горле, где звуки, рождаясь, царапали голосовые связки.

Не дождавшись ответа, Карлик упал — провалился рывками вовнутрь себя и не помнит, когда ушел гость.

— Бабасик, имя твое подскажи мне, — кудахтал ей тихо монарх. Она между тем обняла свою голую грудь, обняла хорошо — словно голую двойню.

— Суконка, слушайся батьку-руля! — возмутился нахал.

— Это кто суконка? Пяткой по челюсти вмазать?..

Стремглав она вскочила на стол, откуда приготовилась выполнить обещание.

— Кто суконка? — вмешался монарх. — Это кто? Моя фея, по-твоему, суконка? Суконка, да? Значит, я тоже кобель?.. Я тебя за такие похабства любви… Тебя при ней выпорю по геморрою, хочешь?

— Еще чего! Не трожь, а то пяткой тоже по челюсти вмажу!.. Вставная небось у тебя?..

— Не трону, пущай прозябает, — охотно раздобрился монарх. — Имя-то как?

Ее нагота сокрушила решительность Иллариона.

Желанию враз обнаружить у пленницы тайну подмышечных ямок отчасти противоречили грязные руки монарха.

С утра не помыл их опробовать юную фею на ощупь.

— Имя? Помезаной меня сокращенно зовут. А тебя, земноводный старик, а тебя?

— Сокращенно меня? Дай припомню. Кажется, Ладик. Я, наверное, Ладик…

— Я Помезана.

Монарха Ладика снедали сомнения.

Будь она барынькой в юбке…

Можно к афере принудить ее, когда простенько в юбке, затем обменять на фамильный мундштук у соседнего шаха, пусть он обольется слезами зависти, какой благородный стоит у меня беспорядок в богатстве, — но голую… голую… голую, как очищенная картошка… голую жалко.