Жан д’Ормессон - Услады Божьей ради

Урсула и Миретта стали неразлучными подругами. Их часто видели обеих в компании Пьера, а порой и без него. Даже я не раз встречал их и втроем, и вдвоем, причем не только в доме на Пресбургской улице. Нам случалось даже проводить несколько дней то в Плесси-ле-Водрёе, то у друзей в окрестностях Парижа, то у итальянских родственников в Валломбрёзе под Флоренцией. Зрелище, надо сказать, было необычное. Пьер — очень приветливый, совершенно раскрепощенный, в общем, комар носа не подточит. Урсула — строгая, как смерть в день Страшного суда. Миретта — экспансивная, манерная, капризная. Те, кому доводилось наблюдать за этим трио, говорили о нем не без фамильярности, как о скандальном, но вошедшем в обиход курьезе. Больше всего близких людей удивляли дружеские отношения между Урсулой и Миреттой. То, что у Пьера была любовница, было удивительно, потому что это был Пьер, это была Урсула и это была Миретта — все это как-то не очень сочеталось. Но из этого вовсе не следовало, что кто-то их осуждал или делал какие-то выводы. Ситуация, когда жена и любовница становятся неразлучными подругами, укладывалась в классическую традицию комедий бульварного театра. Удивляться можно было только тому, что водевильные нравы привились в нашей семье. Смущал же людей больше всего тот климат, та, по модному тогда выражению, немного тяжеловатая атмосфера, которая окружала моего кузена, его жену и любовницу. Необычность ситуации бросалась в глаза всем. В конце концов, кое-что бросилось в глаза дедушке, никогда ничего не замечавшему. Их совместное существование было пронизано каким-то напыщенным трагизмом. Он заметно контрастировал как с любезной непринужденностью Пьера, так и с веселой ничтожностью заблудшей сестренки. Зато великолепно сочетался с молчаливым величием Урсулы. Она привносила в этот буржуазный треугольник какую-то величественную, холодную, почти зловещую тональность. Самые прозорливые — должен признаться, что как слишком близкий к их семье человек, я не был среди таковых, — очень скоро поняли, что в центре этой истории находится не Пьер и не Миретта, а Урсула. Ей изменил Пьер, которого она обожала, она была, как говорилось в пьесах того времени, поругана в своем собственном доме. Не столь важно. Она царила. Добрые люди жалели ее. А жалеть ее не было никаких оснований. Вглядевшись попристальнее, можно было заметить, что Урсула не страдает. Страдала вовсе не Урсула. Тогда, может быть, Пьер? Или Миретта, эта глупенькая пустышка? Даже самые толстокожие в конце концов понимали, что здесь кроется какая-то загадка. Пробыв несколько дней, даже несколько часов в обществе Пьера, Урсулы и Миретты, нельзя было не догадаться, что все трое что-то скрывают. Но как бывает часто в отношении даже самых загадочных людей, вдруг приходила в голову мысль, что секрет прост, что стоит только найти ключ к шифру, и все станет ясно. Позже многие друзья рассказывали мне, что, глядя, как Урсула отводит вечером Миретту к ней в спальню, которая была теперь у нее в доме на Пресбургской улице, как она выходит потом в гостиную и занимается с Пьером с той суровой нежностью, которая выглядела да и была тоже совершенно искренней, им не раз казалось, что разгадка находится совсем рядом. А потом опять все становилось непонятным. Пьер почти открыто уезжал с Миреттой на десять дней на Балеарские или на Канарские острова. Когда Миретта возвращалась, Урсула принимала ее со спокойным великодушием, за которым угадывались покровительство, властность, в какой-то мере жестокость и подлинное дружелюбие. Некоторые стали подозревать, что Урсула позволила кому-то войти в ее жизнь и что Миретта, возможно, оказывает ей услугу, отвлекая Пьера и занимаясь им. И вокруг Урсулы как-то непроизвольно образовалась группа добровольных наблюдателей. Но они ничего не обнаружили. Урсула была безупречна. Вокруг нее были друзья, но никому она не отдавала предпочтения. Близки ей были только Пьер и Миретта.

Как истина освобождается от кажущегося, от того, что скрывает и в то же время составляет ее? Вырывается ли она наружу в один прекрасный вечер внезапно? Или медленно прокладывает себе путь в умах людей? И на этот вопрос я тоже не могу ответить. Знаю только, что в одно прекрасное утро все — а это две тысячи человек, решающие в Париже судьбу любого успеха и любой репутации, — вдруг решили, будто они с самого начала знали то, о чем вы, менее слепые, чем завсегдатаи Пресбургской улицы, уже давно догадались: это вовсе не Пьер любил Миретту, а Урсула.

Люди так быстро привыкают к самым резким опровержениям, что после поразительного открытия довольно быстро наступает удивление, смешанное с досадой оттого, что они раньше не поняли того, что теперь кажется таким очевидным. И спеша воспользоваться недавним открытием, торопясь помочь истине, о которой они и не подозревали, они станут почти сознательно пренебрегать фактами, рискующими вступить в противоречие с тем, во что они только что поверили. Все таким образом объяснялось. Спокойствие Урсулы, ее самообладание, прямо императрица… черт побери! Коль скоро она любила Миретту и вела игру по своим правилам! Как это людям раньше не бросилась в глаза ее особая нежность к заблудшей сестренке? Эти долгие прогулки, эти долгие уединенные беседы по вечерам? Рядом с неподвижной Миреттой Пьер и Урсула поменялись местами: Миреттой владела Урсула, а Пьер оказался жертвой.

И вдруг все стали вспоминать малейшие жесты Урсулы, ее взгляды в сторону Миретты, смущение Пьера, наблюдающего за ее триумфом. Все же остальное оказалось забытым. И то, что все началось с тайных встреч Миретты и Пьера, с их исчезновений и путешествий, — все это уже никого не удивляло. Пьеру теперь досталась роль обманутого мужа, поддерживающего своего соперника. Просто соперником в данном случае была другая женщина. Весь Париж теперь готов был поклясться, что в силу каких-то обстоятельств Пьер испытывал к Миретте лишь дружеское чувство, нечто вроде отеческой любви. Он превратился теперь в старшего брата заблудшей сестренки. Но те, кто знал Пьера достаточно хорошо, недолго пребывали в заблуждении. В том числе и я. В том, что касается Урсулы, то там я долго оставался слепым. А вот в случае с Пьером я довольно скоро понял, что он отнюдь не был жертвой или слепым орудием, как думали другие, во всяком случае, не был только лишь жертвой или орудием. Боюсь, что я был одним из первых среди разгадавших потайной шифр, о котором все остальные лишь догадывались и который, наконец, открывал настежь сейф, в который Пьер и Урсула спрятали драму своей жизни, такой, казалось бы, прозрачной и такой блестящей. Я вернулся к очевидности замаскированной скандалом: Пьер и Миретта любили друг друга. Но и скандал тоже оставался. Он не смог скрыть очевидного. Он наслаивался на очевидное: Миретта принадлежала не только Пьеру. Она принадлежала и Урсуле.