Жан д’Ормессон - Услады Божьей ради

Для тех, кто хочет понять что-либо в образе мыслей моего деда и что худо-бедно представляла собой в ту пору наша семья, надо вспомнить, что на протяжении двадцати лет, и с каждым годом все больше, дедушка занимался только тем, что предсказывал катастрофы. Думаю, что он бывал поражен и даже немного расстраивался, если они не происходили. Бедствия его не удивляли. Я должен с сожалением признать, что в каком-то смысле поражение оправдывало его. Общеизвестна знаменитая фраза Морраса о «божественном сюрпризе». Для дедушки крах Республики никак не был божественным сюрпризом. Божественным — еще, пожалуй, можно сказать, поскольку все было от Бога, в том числе и последние возмездия. Но вот сюрпризом не был. Это был Божий суд, который всегда предвидел дед как исключительно логичное решение Всевышнего, ибо оно было внутренне принято им давным-давно.

Но довольно прыгать через года. После нашего возвращения из Италии, или же приблизительно пятнадцать — восемнадцать месяцев спустя, главным событием был не столько фашизм и не столько поднятый кулак и красное знамя, не Адольф Гитлер, не национал-социализм и не просто социализм, а экономический кризис. Не знаю, научился ли капитализм в конечном счете сдерживать кризисы. Но тогда, в конце 20-х годов и в начале 30-х, казалось, что знаменитый кризис, которого люди вкусили вполне, унесет с собой все.

Дед мой приблизительно одинаково не любил капитализм и демократию. Для него это были одного поля ягоды. Мне не хотелось бы сравнивать его взгляды с веяниями, характерными для наших дней. Он отнюдь не шел впереди своего времени. Более того, он явно отставал, ибо жил понятиями давно исчезнувшей феодальной иерархии. Однако, как это ни парадоксально, сегодняшние юные леваки поймут его, возможно, лучше, чем левые той поры, выступавшие за демократию, но против капитализма. А дед был как против одного, так и против другого. Но капитализм в лице Реми-Мишо уже проник в семью. В каком-то смысле и демократия тоже. Дядюшка Поль выставил свою кандидатуру на выборах от департамента Верхняя Сарта то ли как умеренный, то ли как правый центрист, то ли от Национального единства, сейчас я уже и не помню, и был избран. Кстати, он не был первым депутатом в семье. Дедушка тоже когда-то давно, правда лишь несколько месяцев, заседал в палате депутатов на крайней правых местах крайне правой оппозиции. Он прославился тем, что однажды перебил крайне левого депутата, излагавшего свою программу, и с подчеркнуто ледяной вежливостью, причем делая вид, что обращается, согласно правилам, к председательствующему, спросил, не согласился ли бы оратор приехать к нему домой, чтобы посмешить детей. Эволюция настроений и его собственные убеждения очень скоро заставили его прекратить эти занятия. И он вернулся в Плесси-ле-Водрёй читать Бональда и Местра. Дядя Поль, поощряемый в этом тетей Габриэль, напротив, считал, что семья должна окончательно выйти из своего внутреннего изгнания. Уход Пьера в отставку очень огорчил дядюшку. Он с удовольствием взялся играть роль, от которой, по разным причинам, отказались и его отец, и старший сын. В ту пору дедушке было уже около восьмидесяти лет. А дяде Полю — около шестидесяти. Он хотел вернуть нашу семью в русло политической жизни страны, подобно тому, как тетушка Габриэль, его жена, ввела нашу фамилию в обиход на другом уровне, где она стала упоминаться наряду с именами Кокто и Нижинского. Альбер Реми-Мишо, отец тети Габриэль, перед смертью оказал ему неоценимую услугу. Он не только помог ему деньгами, что было уже немаловажно. Он открыл перед ним двери в круги крупной буржуазии, правившей Францией. Думаю, нет нужды еще раз повторять, что до этого мы более века держались в стороне от всякой общественной жизни. Естественно, мы не несли никакой ответственности ни за Июльскую революцию 1830 года, ни за Февральскую 1848 года, ни за события, имевшие место в июне того же года, ни за переворот 2 декабря, ни за поражение под Седаном, ни за Коммуну, ни за ее подавление версальцами. Давно уже ни знаменательные даты, ни месяцы, ни названия площадей или улиц не имели к нам никакого отношения. Единственное, чем мы помогли победе 1918 года, так это тем, что с полдюжины наших родных были убиты или ранены, защищая родину. После долгого отсутствия нашей фамилии в анналах истории Республики, мы там появились вновь лишь в форме газетных репортажей о празднествах и имен погибших, высеченных на памятнике в Плесси-ле-Водрёе. Так что дяде Полю и тете Габриэль предстояло официально засвидетельствовать, как это делалось при дворе после долгого отсутствия, наше возвращение в причастные к власти круги.

Дядюшка Поль не знал ничего. Отличаясь энциклопедическим невежеством, он прочел за свою жизнь даже меньше, чем дедушка. Намного меньше моего отца. Не помню, говорил ли я уже об этом, но дедушка очень хорошо говорил по латыни и бегло читал на древнегреческом. Тетя Габриэль привезла однажды в Плесси-ле-Водрёй известного профессора, бывшего министра, члена Французского института, и, скорее всего, предупредила его, что дом, в который они едут, представляет собой логово невежества, каким он в каком-то смысле и был. Министр был ошеломлен, услышав, как мой дедушка рассуждает о Таците и Фукидиде, будто об очень близких друзьях, с которыми часто общаются. Дядя Поль не разговаривал по латыни со знакомыми своей жены, например с Сальвадором Дали или Морисом Заксом. Но, хотя он был значительно менее способным, чем его отец и его же собственные сыновья, он прочно усвоил одну вещь. Возможно, под влиянием семейства Реми-Мишо он понял, что история, если можно так выразиться, больше не творит историю и что ее в этой роли заменила политическая экономия. И вместе с русским балетом и авангардистским кино, которым покровительствовала его жена, стал изучать если не Парето и Кейнса, то основы той науки, блестящими представителями которой они были. Знания он приобрел слабые, но в конце концов убедился в том, что ключом к будущему является экономическое и социальное развитие. И это явилось еще одним поворотным пунктом в истории семьи, считавшей ранее, что общество изменяется лишь под воздействием нечистой силы и что деньги не имеют значения.

Мне кажется, что благодаря дядюшке Полю, так долго остававшемуся светским, легкомысленным человеком, этакой элегантной марионеткой — одним словом, глупцом, наша семья завершила новый этап в примирении с современным миром. Забавно, что этот поворот произошел благодаря одному из наименее умных представителей семьи. Может, такое совпадение лишний раз доказывает, что человек как таковой ничтожен и что решающую роль играют события и дух времени? А может, оно говорит об относительности нашего представления об интеллектуальных способностях, ненадежность которого мы уже видели? Или, может, это просто результат влияния самого замечательного в нашей семье в первой половине века человека, по отношению к которому я был несколько несправедлив, результат влияния тетушки Габриэль? Высказываться категорично по этому поводу я не решаюсь. Во всяком случае, ясно одно: через десять лет после Первой мировой войны и более чем через четверть века после женитьбы дяди Поля и тети Габриэль корабль нашего семейства покинул родные воды — а если в душе у экипажа и оставались еще какие-то сомнения, то он их подавлял, он не показывал вида — и с триумфом вошел в территориальные воды крупной буржуазии.