Дан Цалка - На пути в Халеб

Но съемки в просторном свежевыбеленном поместье, переполненном мужчинами и женщинами в костюмах семнадцатого века, ничуть не походили на карнавал или хотя бы даже на скромный маскарад. День выдался солнечный, но сырой, туманный и душноватый. Ни единой, даже случайной, искорки не зажглось от контакта людей с костюмами.

Я болтался среди актеров. Казалось, костюм Карэ сшит специально на него, но его забавное и умное лицо выглядело напряженным и каким-то болезненным.

Я пошел одеваться. Однако оставшиеся под костюмом рубашка, брюки, носки и белье ужасно мне мешали. Особенно раздражал твердый воротник рубашки, топорщившийся под кружевами. Я сказал об этом костюмерше, но она глянула на меня с явным недоверием.

— И во что, как вы полагаете, должны мы вас наряжать ради нескольких минут? — Она засмеялась, и я рассмеялся следом за ней. Но мои слова, как видно, были смешнее, чем я думал, потому что эта полная миловидная женщина смеялась не переставая и все повторяла про себя: « Се кон! Ком се кон! »

Подготовка к съемкам шла на удивление неторопливо. Перед камерой на полу были очерчены следы — там нам полагалось стоять к началу съемок.

Я снова отыскал Карэ. Он беседовал с научным консультантом сериала, довольно молодым человеком с безвольным ртом, слегка оттопыренной нижней губой, жидкими волосами и выступающими венами на кривых руках. Пиджак его был узок и стискивал верхнюю часть туловища. В одной руке он держал пачку бумаг, и уже от одного этого все листы скомкались и повисли, словно тряпки, а другая была занята окурком, обжигавшим ему губы и сыпавшим пепел на пиджак. Рядом с ним стояла какая-то актриса. Беглая улыбка на миг сообщала сладость ее красивым губам, которые тут же снова выражали горькое разочарование. Карэ представил ей меня, и, глядя на ее сложный грим, я вспомнил Розалинду из своего детства, под крашеными деревьями, и Амьена, славословящего пасторальную прелесть чужбины. Она провела рукой у меня перед глазами, словно я был слеп. Осмелев от маскарадного костюма, я схватил ее руку и надолго задержал в своей.

— Пора, — сказал консультант.

— Прошу прощенья, — сказала актриса и покраснела.

— Это я прошу прощенья. Задумался о чем-то, — сказал я и выпустил ее руку.

Я вышел во двор и увидел белого ворона, прогуливающегося возле клетки. В нарядном костюме, как был, я растянулся на траве. Белый ворон, черный лебедь — обрывки задач по логике всплыли в памяти, и я задремал.

Чуть позже кто-то разбудил меня и закричал двум другим статистам, мирно закусывавшим под маленьким навесом. Ворон, все такой же белый, с любопытством поглядывал на нас и снова принимался расхаживать энергично и гордо, как это свойственно его черным собратьям. Несколько тощих голубей и воробьев суетились поодаль, и он поворачивал к ним голову и словно улыбался саркастической улыбкой заносчивого, сытого и не лишенного чувства юмора! существа. Разевал клюв, будто собирался сказать: «Черт побери!» — или что-то в этом роде, но тут же закрывал снова и по-прежнему ходил взад-вперед возле своей клетки.

В съемочном зале весь пол был испещрен меловыми линиями, а актеры казались игрушками из папье-маше. Их лица были знакомы мне с детства. Оказавшись перед камерой — кончик ботинка упирается в меловой след, — я почувствовал, как на меня накатывает страх сцены, а моя напарница, чью руку я стискиваю со страшной силой, пытается меня успокоить. В этот момент нас и сняли.

Вечером того же дня я пришел в кафе, где сидели битники. Там уже было двое моих знакомцев. Ален в своем зеленом плаще стоял прислонившись к стене и трехцветной шариковой ручкой покрывал яичную скорлупу, салфетки и туалетную бумагу малюсенькими мерзкими рисунками, вроде порнотеософской графики: планеты занимаются любовью с богами, а знаки зодиака — с коронованными чудищами. Красная рубашка выглядывала из-под его длинного плаща, карманы которого выпирали от бутылочек с коньяком, виски и ромом, а также крутых яиц, яблок, баночек с соей, пачек импортированного из Голландии индонезийского крупука (катышки из перетертых в муку раков, рыбы и съедобной саранчи, которые разбухают в кипящем растительном масле). Подобные припасы наполняли еще лежащий под столом черный полиэтиленовый пакет и багажник «де-шво» — машины, которую он купил по приезде в Париж. Такое распределение запасов было предпринято на случай кражи. И плащ, и пакет, и машина уже были обворованы, каждый в свою очередь («Экс в Провансе — город ворюг!»). Ален казался старше своего возраста, вид имел запущенный и, как правило, пребывал в угрюмом настроении. Но если что-нибудь привлекало его внимание, лицо его озарялось по-детски веселым любопытством.

Рядом с ним сидела, положив голову на стол, одна из двух его «рабынь», он называл ее «мисс Марион» — в тоне его при этом звучала насмешка, упрек и, возможно, ревность. У нее было узкое и длинное лицо, маленькие глазки без ресниц смотрели из-под белесых бровей, почти неразличимых в тусклом свете кафе. Пышная копна волос скрывала красивые очертания головы и еще более изысканной шеи. Ален пододвинул мне стул.

— Минутку, — сказал я, — только найду себе таблетку от головной боли и вернусь.

Он достал из кармана помятую сигарету.

— Покури-ка вот это. Действует лучше всякого аспирина.

— Мне не нужны костыли. Даже у зубного врача я не позволяю ставить себе мост.

— Ты шутишь? — сказал Ален, прикурил сам и с наслаждением затянулся.

Когда я вернулся, он стал цитировать китайских и японских мудрецов, Кьеркегора и незнакомых мне американских писателей по поводу употребленного мной слова «естественный». Я возражал на каждое его суждение. Ален, чего я никак не ждал, кивал с пониманием, извлек из глубокого кармана бутылочку рома, отвернул пробку и дал мне выпить. В тот вечер он пребывал в философском настроении, становившемся тем более глубокомысленным, чем более он курил.

В полночь он спросил, о каких вопросах я задумываюсь чаще всего. Я не смог выдержать его любопытного взгляда и рассказал ему о горизонте Ницше и о горе Рамакришны — оба философа принадлежали одной эпохе и мучились одним. Необходимость постоянно и отчетливо видеть перед собой горизонт, хотя он неизменно удаляется по мере приближения к нему, и гора, которую необходимо возвести в центре мира, новое нечто, неподвижная бездушная гора, с которой потекут потоки света.

— Горизонт и гора… прекрасно, великолепно. Вот это я люблю! — Ален произнес это так, будто лакомился мороженым.

Потом я говорил о таком сочетании музыки, картин и литературных произведений, которое позволяет примириться со смертью и даже тосковать по ней в экстазе и трагическом восторге. Но тут Ален со мной не согласился. Он сказал, что экстаза можно добиться с гораздо большим успехом с помощью медитации, курения, алкоголя или дикого секса.