Александр Папченко - Кузнечик

— Мы .что, уже взлетаем! — съехидничал он.

— Если мы кого-нибудь будем обгонять, — Алька облизнула губы, — так я лучше выйду и пойду пешком.

— Ха-ха, — сказал дед, — девочка! Доверься мастеру дорожного движения!

Вдруг он отпустил руль и вскричал, хватаясь за голову:

— Кошмар!

Тимка моментально прицепился ремнем к сиденью..

Дед нажал на тормоза, и машина остановилась.

— Все дело в том, что я вчера с вами заболтался и забыл завести часы. — Дед прислонил циферблат к уху. — Ну, точно… Что. к чему — девять и девять… А судя по всему, сейчас где-то, — дед огляделся, — около шести утра. Можно не спешить.

У Тимки и Альки одновременно вытянулись лица.

— Как это? — не поняла Алька.

— Аль, понимаешь, — первым пришел в себя Тимка, — это дед репетицию устроил. Генеральную. В ружье! Все навылет! Взлетаем… — передразнил Тимка деда. — Он, наверное, в диверсанты готовится.

— Смешные вы какие-то люди, — заметила Алька подозрительно.

— Это дед смешной… — сказал Тимка. — Его пунктуальность нас всех угробит.

— Глупости, — сказал дед. — Должно же быть какое-то приключение, а то что за поход.

— Так мы куда-нибудь едем или нет? — спросила Алька. — Может, вернемся? Я на берегу свои босоножки забыла и, кажется, сумку с длинной синей ручкой, в которой лежали бутерброды.

— А мой галстук кто-нибудь видел? — вмешался дед.

— Он на дереве висел. Ты его, дед, как с себя снял, так и вывесил вместо вымпела, чтоб не мялся, — проговорил Тимка. — Там еще ведро, между прочим, осталось…

— Славно мы облегчили автомобиль, — сказал дед. — Половину на берегу оставили. — И начал разворачиваться.

— Плохая это примета, — проговорила Алька, — возвращаться.

— Плохая… — сказал Тимка. — Особенно, если кто-то еще и часы забыл завести.

— Шантаж — это низко, — надулся дед.

— Смешные вы люди, — Алька осторожно улыбнулась.

— А ты разве раньше не заметила? — удивился Евгений Иванович.

…Приближался город. И чем ближе он был, тем тоскливее становилось у Тимки на душе. В машине повисла гнетущая тишина..

— Сейчас родственники набросятся, — сказал дед уныло, — распахнут ж-ж-жаркие объятия.

В этот момент Алька тронула за плечо Тимку.

— Вот, — сказала она и протянула Тимке спичечный коробок, — у меня больше ничего нет. Это тебе.

Тимка взял коробок. Там кто-то скрипел и терся, и шевелился.

Сделав маленькую щелочку, Тимка приблизил коробок к лицу. Кузнечик!

— Это я его там поймала… — сказала Алька.

— Спасибо… — Тимка прислонил коробок к уху. Шебуршился в тесноте голенастик. «Ничего, я тебе сделаю удобство в большой банке…» — подумал Тимка.

— Его выпустят за границу? — спросила Алька.

— Наверное… — сказал Тимка. — Он же… ничейный. Он везде живет…

И как-то сразу вспомнил стишок, рассказанный дедом. Не весь, конечно.

Препро… перепровож…

— Эти строчки Тимка пропустил. Вспомнил следующие:

Тимка прикрыл глаза. На зеленом берегу, на таком зеленом, каких не бывает в жизни, стояла Алька. Тонкая, Тоже вот… как кузнечик.

На траве стоял бычок.

Молоденький стоял бычок, глаза свои глупые, по-коровьи добрые, не телячьи уже, еще не бычьи, в небо пялил. Хорошо ему стоять было от солнышка ясного, от травы зеленой, от лужка чистого.

А лужок был не лужок, горы верхушка. Гора высокая, березой поросшая; торчала поверх макушка самая, как лысина, ни куста на ней, ни деревца.

Бычок головой потряхивал, губами пошевеливал. Стоял себе. Рядом мужик ходил. Большой мужик в рубахе белой полотняной, жилой перетянутой. Брал поленья березовые, в четверть их выкладывал, вроде сруба нового. Не суетясь, не торопясь дела делал, на солнышко поглядывал, от покоя его неспешного было бычку смирно, уютно.

Смотрел бычок с горы вниз, а там лес да лес… А под ногами — трава, над головой — солнце.

Мужик-то высокую кучу наладил, ходил вокруг с плошкой берестяной, в ключевую воду щепоть окунал , с трех сторон побрызгивал. На бычка плеснул. Упали капли на шерстку, на нос, зажмурился бычок от удовольствия, понравилось. Открыл бычок глаза, тряхнул башкой…

Похлопала по морде ладонь жилистая, провела по. шерстке ласково. Вздохнул мужик, на солнце глянул , — то уж под самую неба маковку подбиралось.

Легла ладонь мужичья бычку на морду у самых губ, сжалась, вены в стороны раскорячились • Бычок воздух потянул, ноздри распахнулись, под рукой губы шевельнулись. Неловко шевельнулись, * по-ребячьи, по-сонному.

И пошел гулять бесконечной длиной своей по шее бычьей, уходя в нее чистым, выскальзывая чистым да блестящим, нож кованый. Прокатился болью скрипучей, с шелестом развалил бычку шею надвое, до самой холки.

Рванулись ребра, да шея распахнута, по-тяжелому в утробе ухнуло, и все. Поползли ноги во все стороны, рухнул бык на землю.

Посмотрел мужик на солнце, лицо красивое, крепкое, волосы соломенные жилой перетянуты . Цело свое человек делает.

Взял топор, отвалил голову, уложил на кострище ноги четвертью, посередке голову выставил, роги в сторону закинулись, зенки мертвые в небо вперлись.

Стал мужик дрова запаливать. Заструилось, побежало пламечко, потекло, что вода в ручье. Да только вода вниз течет, пламя — вверх.