Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820

— Он тоже ржаной хлеб любит. Мякиш ему дашь, он ручонкой держит и сосет его.

— Кланяйся ему, — сказал Пушкин. — И передай, что я непременно зайду к нему поиграть.

Соня засмеялась.

— Непременно передам.

Когда он уходил от Николая Михайловича, то остановился поболтать с Соней, которую спросил между прочим и о фреске на стене. Соня, смеясь, рассказала, что новый начальник Царского Села полковник Захаржевский, сердитый за что-то на Карамзина, приказал закрасить все фигуры, хотя Карамзин сам просил закрасить, но только его. Таким образом творение кисти реставратора Бруни было спрятано под слоем краски.

Пушкин уже слышал про этого хромого генерала, храброго вояку, но весьма недалекого человека, и пересказал историю, которая много всех посмешила, когда ее рассказывали в гусарской компании.

Этот забавный случай произошел в деле при Фер-Шампенуазе в 1814 году во Франции. Как известно, великий князь Константин Павлович испросил позволение у государя пустить в дело гвардейских кирасир, не принимавших участия в битвах с самого Лейпцига. Надо было атаковать французскую пехоту. Дело происходило рано утром, еще многие на бивуаках спали. Вдруг затрубили тревогу; все вскочили впопыхах, и полковник Захаржевский, генерала он получил при выходе в отставку, старый уже дивизионер, встал второпях, и спросонья камердинер подал ему енотовую шубу наизнанку, т. е. мехом наружу. (Ему, как человеку больному, дозволено было великим князем носить шубу; он один во всем корпусе пользовался этим позволением.) Время стояло холодное. Накануне шел дождь, шуба промокла и была выворочена, чтобы мех просох; так камердинер и подал ему. Захаржевский надел каску, лядунку, палаш сверх шубы и толстые большие сапоги со шпорами. В этом виде он походил на огромного медведя.

— Вы видели полковника? — поинтересовался Пушкин.

— Нет, — сказала Соня. — Он не был у нас.

— Он необъятных размеров и еле двигается от своей толщины. Можете представить себе, как он уселся на лошадь, выхватил из ножен огромный палаш и понесся вихрем во главе своего дивизиона. Французские пехотинцы, большею частью из молодых рекрутов и неотесанных мужиков, видя эту гигантскую массу русских кирасир, скакавших на них, да еще впереди одного дивизиона медвежью фигуру огромного Захаржевского, обратились в бегство и побросали ружья. Многие из них сдались. Тогда кавалергардские эскадроны ворвались в ряды пехоты и начали было их рубить палашами. Император Александр Павлович, свидетель этого дела и бывший в это время сам в огне, поскакал в каре и остановил кавалергардов, говоря им, что сдавшихся не бьют. Фигура Захаржевского много способствовала успеху дела. Офицеры и сам государь долго смеялись и рассказывали о том.

Соня тоже смеялась и от смеха хорошела на глазах. Пушкину нравилось, как она берется ладонями за щеки, зардевшиеся от смеха, как пытается остановиться, но не выдерживает и снова прыскает. Пушкин тоже не выдержал и поцеловал ее в щеку, чтобы хоть как-то выразить свое умиление, а Соня не обиделась, а только отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и сказала:

— Я теперь боюсь, что ежели увижу Захаржевского, то непременно буду смеяться. Что ты наделал!

в которой государь обсуждает с Энгельгардтом конфуз с фрейлиной Волконской. — «Старушка, может быть, в восторге от ошибки молодого человека». — Государь вызывается быть адвокатом Пушкина. — Пушкин пишет письмо фрейлине с извинениями. — Карикатура Пушкина на Энгельгардта. — Любовные письма мадам Смит и Катерине Андреевне Карамзиной. — Мадам Смит у сестер Велио. — Французская эпиграмма. — Пушкин соблазняет мадам Смит и ретируется через балкон. — Осень 1816 года.

Государь прогуливался по галерее в сопровождении Энгельгардта и говорил ему:

— Что же это будет? Твои воспитанники не только снимают через забор мои яблоки, бьют сторожей садовника Лямина, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей…

— Вы меня предупредили, государь, — почтительно преклоняя голову, отвечал ему Энгельгардт. — Мне, разумеется, все известно, и я искал случая принести вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный, в отчаянье; приходил за моим позволением письменно просить княжну, чтоб она великодушно простила ему это неумышленное оскорбление…

— Так в чем там была соль? — поинтересовался государь, чуть улыбаясь. — Князь Петр Михайлович не входил в подробности.

— Понимаете ли, государь, молодость имеет свои недостатки — излишняя пылкость, впрочем, вполне невинных шалостей.

— Не понимаю? — поднял брови государь.

— Он думал, что это горничная княжны, хотел полюбезничать… Я уже сделал ему строгий выговор!

— La vieille est peut-etre enchantee de la meprise du jeune homme, entre nous soit dit, — шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту. — Так и быть, я возьму на себя адвокатство за вашего Пушкина, но скажи ему, чтоб это было в последний раз. Пусть пишет письмо.

Он слегка пожал руку Энгельгардту и пошел быстрым шагом по галерее к пандусу, потому что заметил внизу, у пруда, императрицу.

Елисавета Алексеевна тоже заметила его.

Энгельгардт стоял и думал вослед Александру Павловичу над французской фразой государя: шутка про то, что старушка, может быть, в восторге от ошибки молодого человека, с его точки зрения была сомнительна, но ему не хотелось ставить под сомнение нравственность государя, хотя он, безусловно, знал, что говорили о ней разное, и все же, поразмыслив, он пришел к выводу, что в устах государя эта фривольная шутка просто свидетельствовала о его, государевой, бесконечной доброте, о его любви к воспитанникам и просто о хорошем настроении в сегодняшнее утро, и никак ни о чем другом.

Егор Антонович посетил воспитанника Пушкина в его кельюшке, где тот сочинял письмо «старой мартышке» княжне Волконской. Прежде письма Александр написал французскую эпиграмму на княжну и был ею доволен. Там она называлась старой мартышкой. Эпиграмма, впрочем, была спрятана в ящике конторки.

Встречая директора, Пушкин встал:

— Дописал, Егор Антонович, и даже перебелил.

Взяв лист бумаги, директор пробежал глазами написанные строки.

— Ну что ж, превосходно! Почерк хорош! Слог отличный! Твой французский безукоризнен! Во французском у тебя нет ошибок. Княжна, я думаю, удовлетворится сим извинением. Благодари государя в своих молитвах, он вызвался быть твоим адвокатом.

— Благодарю прежде всего вас, Егор Антонович! Это вас я должен поминать в моих молитвах!

— Сначала государя. Всегда сначала государя! — подчеркнул Егор Антонович.

— А я думал, сначала Господа Бога! — съязвил Пушкин.

Энгельгардт положил лист бумаги на конторку, где лежали черновик и чистые листы бумаги, укоризненно покачал головой и вышел. Пушкин тут же присел за конторку и принялся набрасывать какой-то рисунок на полях черновика.