Алекс Тарн - В поисках утраченного героя

Мы сели: он — в кресло, я — на брезгливо указанный мне стул, и Коган немедленно сказал:

— Так. Начнем.

Этот паук не желал терять ни секунды рабочего времени.

— Вот здесь файл, — он взял со стола дискетку и протянул ее мне. — Семьсот пятьдесят страниц, шрифт десять. Вы прочтете их к нашей завтрашней встрече…

— Нет.

— Что? — изумленно переспросил он.

— Нет, — повторил я с максимальной твердостью. — Так быстро я не читаю. Учитывая попутную правку, не более пятнадцати страниц в час. Семьдесят пять в день.

Широкое, изрытое оспой лицо старика недоверчиво сморщилось.

— Вы работаете всего пять часов в сутки? На большее не способны?

— При всем уважении, Эмиль Иосифович, у меня есть и другие дела.

Мой ответ покоробил его своей наглостью; глаза метнули молнии, толстый шрам на лысой макушке побагровел, старик набрал в грудь воздуху, но вовремя опомнился: в данном случае законная правота была на моей стороне.

— Так, — сказал он, с неожиданной легкостью стравливая давление гнева. — Так. Значит, вам потребуется всего десять дней.

Ага. Как же, разбежался. Я злорадно ухмыльнулся прямо в его не по-стариковски толстую морду.

— Четырнадцать. По субботам здесь не работают… — я выдержал издевательскую паузу и для верности добавил чудный совковый канцеляризм. — Согласно трудового законодательства.

Если бы Коган выгнал меня прямо сейчас, за мной оставалось бы полное моральное право не возвращать Карпу аванс — по крайней мере, не возвращать сразу. Ведь разрыв контракта произошел бы не по моей вине. Увы, этим надеждам не суждено было осуществиться: передо мной сидел слишком опытный противник. Он подрагивал толстыми щеками, багровел шрамом, но не произнес ни одного лишнего слова, просто сидел и смотрел в пол, терпеливо перерабатывая свою черную злобу в полезные виды энергии. Мы не провели вместе и семи с половиной минут, но уже ненавидели друг друга на полную катушку.

Наконец Коган кивнул.

— Так. Значит, две недели. Но это еще не все… — он поднял палец, предупреждая мой напрашивающийся вопрос. — Ваша работа не ограничится обычным редактированием. Я должен убедиться, что вы делаете это достаточно сознательно.

— Сознательно? Это как?

Старик пожевал губами.

— Насколько я успел узнать, вас привезли сюда в раннем детстве.

— В четыре года. Но какое отношение…

— Прямое, — перебил Коган. — Самое прямое, молодой человек. Как вы можете редактировать текст, не имея ни малейшего понятия о русской… — он помолчал, не столько подыскивая нужное слово, сколько сомневаясь, стоит ли произносить его в данное время и в данных обстоятельствах, и все-таки решился, — …русской трагедии! Я бы меньше беспокоился, если бы вы прожили там достаточно долго… — ну, хотя бы закончили школу…

— Выходит, я вам не подхожу? — вкрадчиво произнес я, лелея в душе новую надежду. — Тогда…

— Да нет же! — с досадой воскликнул старик. — Воспитанные там советские жиденыши подходят мне еще меньше. Зомбированы до мозга костей. Замкнулись в подлости, в отрицании фактов. Я выбрал вас, молодой человек, именно ввиду известной девственности вашего сознания. Если кто-то здесь и может понять мои мысли, то только такие нетронутые индивиды, как вы.

Что ж, у меня нашелся ответ и на это. Я честно признался старику, что мое сознание трудно считать девственным в том специфическом смысле, какой он, видимо, вкладывал в это слово. Как-никак докторская степень по славянской истории и филологии, десятки крупных и сотни мелких переводов с русского… да и с жанром мемуаров я имел… гм… счастье познакомиться довольно основательно — особенно в последнее время.

Коган недоверчиво прищурился.

— Ну-ну. Тогда скажите мне, будьте любезны. Моего отца звали Иосиф Коган. Вам это имя ничего не напоминает?

Я призадумался. Иосиф Коган… нет, на память приходил лишь его однофамилец Павел, ифлийский поэт-фронтовик: «бригантина распускает паруса», «я с детства рисовал овал»… Рисовал?.. Нет, не любил — рисовал угол…

— Багрицкий… — заметив мое затруднение, подсказал старик. — Поэма «Дума про Опанаса»… Нет? Глухо? Вот видите!

Он удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Я пристыженно молчал. Фамилия «Багрицкий» вызывала отдаленные воспоминания о давнем университетском курсе. Что-то послереволюционное, двадцатые годы…

Тем временем настроение старика явно пошло на поправку: мое невежество он воспринял с воодушевлением, как дорогой подарок.

— И поделом! — вскричал он и хлопнул в ладоши. — Так им и надо, прохвостам! Вот еще, помнить всякую шваль поганую! Всех этих подлых коганов-шмоганов, багрицких, бабелей и примкнувших к ним гайдаров…

И тут меня осенило: вот же на кого он похож! Не так давно я переводил по заказу издательства повесть Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика» — о том, как маленький мальчик выводит на чистую воду коварных шпионов. Повесть писалась во второй половине тридцатых годов, в атмосфере процессов над «шпионами» и «врагами народа» и в этом контексте звучала по меньшей мере гаденько. Одного из шпионов звали «старик Яков», и он скрывал свою истинную личину под маской старого революционера: он-де звенел кандалами в ссылках, шел на эшафот и взвивал над головой чапаевскую саблю.

Очевидно, что у тогдашних читателей это вызывало неизбежные ассоциации с теми, кого увозили по ночам из соседних домов и подъездов черные ежовские воронки. Мерзкая повестушка. Так вот, описание внешности старика Якова до смешного подходило и к старику Когану: такой же лысый и высокий, такая же рябая физиономия и даже шрам на макушке… Я не смог сдержать улыбки, ошибочно принятой стариком Коганом за знак согласия и поддержки.

— Вот видите! — снова вскричал он почти торжествующе. — Это я и имел в виду! Вы со мной согласны! А какой-нибудь жидо-советикус в жизни бы не согласился! Нет-нет, молчите. Я объясню вам, как мы будем работать.

Он объяснил, и мы тут же приступили. Двумя неделями там и не пахло. Старик Коган настаивал на устном обсуждении каждой главы; ему непременно хотелось убедиться в том, что я правильно понимаю описываемые события. Напрасно я убеждал его, что отношение редактора к тексту никак не сказывается на качестве редактирования; старик оставался непреклонен. Кстати, к моему удивлению, мемуары почти не требовали стилистической правки: писал Коган грамотно и добротно. Если бы не длительные и абсолютно бесполезные свидания с автором, я мог бы закончить работу впятеро быстрее.

Но нет — мы продвигались мучительно медленно. Каждый день, свободный от семинаров в университете и других неотложных дел, ровно в назначенный час и ни минутой позже я стучался в дверь дома на соседней улице, произносил свое вежливое приветствие и, дождавшись едва заметного кивка, следовал за высокой сутулой спиной на второй этаж, чтобы усесться на неудобный стул напротив удобного стариковского кресла.