Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

— Зубы мне немножечко расшатались. — Смех. — Накатать накатал, прочитать не могу. Ну, конец вот какой:

Аплодисменты. Йод Крузи сказал:

— Только не пытайте, чего это значит. Просто взял и накатал. — Смех. — Не, серьезно, я жутко стесняюсь. Просто собрал стишки в книжку, чтоб как бы показать. Знаете, показать, что нам нравится чуточку думать мозгой, а всякие kvadraty, как тут кой-какие квадраты себя называют, чтоб не думали, будто все будет по-ихнему. — Радостный хор.

Хогг застыл на месте, как monumento из мороженого. Бежав от присутствующей здесь суки, ему пришлось оставить множество рукописей со стихами в ее квартире на Глостер-роуд. Они существовали, а потом исчезли. Среди них голография «Ручного зверя». Не имея возможности восстановить по памяти, теперь нельзя быть абсолютно уверенным… Стой. Художник, приятель той суки, по имени Гидеон Далглиш, что-то рассказывал на каком-то светском мероприятии о поездке с другом по зеленой летней Англии, когда их, милый мой, поглотила непотребная зелень, сильно разросшаяся зеленая карцинома, устрашающе бесформенная и громадная. И вдруг красное пятно почтового ящика рассеивает, укрощает зелень, облекает ее в постижимую форму. Природе необходим человек, милый мой. Перед глазами Хогга, Эндерби, промелькнули слова СРЕЗАННЫЕ СОНЕТЫ, выстроились для инспекции рифмы. И тогда… Он стоял, вытаращив глаза в пустоту, не в силах шевельнуться. Снова слышался голос Йода Крузи, микрофонно перекрикивавший громкий радостный хор:

— Ага. Хватило на ЧК, НЛО и всякая как его там. И хочу сказать творческое лю-лю нашей вот тут мамуле, которая как бы мне пособила. Ну, щас мы вам нашего нового диска сделаем, и без всякой фанеры. Вижу, парни уже забрались, приготовились. Одного меня не хватает. — Экстаз.

Хогг страдальчески повернулся. Затем, словно при двадцатикратно усиленном «же», как в научно-фантастическом романе, с усилием заставил ноги волочиться вперед к открытым дверям в «Уэссекс-сэдлбэк». Джеда Фута била дрожь. В другом конце дымного обеденного зала, теперь затемненного опущенными гардинами, он увидел торжествующих в потоке света «Грузи-друзи», которые с ухмылками выстроились на маленьком подиуме. Йод Крузи держал плоскую гитару с выползающим гибким шнуром. Перед остальными высились барабаны. Они с ухмылками целились палочками. Потом разом ухнули в адский шум, изрыгая четырехкратно усиленные расставленными по углам динамиками звуки.

Где она — вот вопрос! Где она, чтоб он вошел, разоблачил ее, всю богопротивную шайку, перед небесами всевышними, которых не существует? Хогг прищурился в полумраке и вроде увидел ужасную шляпку из перьев. Потом в маленькой группе у открытых дверей началась какая-то бурная суета, послышался шум, неожиданно острый запах жареной еды. Две горничные завизжали, вцепились друг в друга. Барабаны на подиуме грохотали, как сумасшедшие. Йод Крузи отплясывал безумный пьяный танец, задирая ноги, точно шагал по загаженному коровнику. Автономный рот издавал пронзительный визг, глаза косились, разыгрывая низменную комедию. Толпа хлопала.

— Эй, на, — выдохнул Джед Фут и сунул что-то Хоггу. Хогг автоматически взял, — бармен привык брать. Для коньячного бокала слишком тяжело. Джед Фут зайцем шмыгнул в коридор.

— Огня, огня! — крикнул кто-то, король в «Гамлете». — Его подстрелили, он ранен!

Йод Крузи, брыкаясь, упал. Самые тупые «Грузи-друзи» еще скалились, неслышно пели. Однако барабаны стали утихать. От Хогга начали пятиться — Джон, не веривший своим глазам, визжавшие, тыкая пальцами, горничные, младший поваренок, как кролик на скошенном поле, гадавший, попискивая, куда бежать. Хогг опустил взгляд на собственную руку и увидал в ней дымившийся пистолет.

Шем Макнамара вопил:

— Вон он! Держите его! Я узнал его голос! Заклятый враг поп-искусства! Убийца!

Джон-испанец, возможно не чуждый подобным южным актам публичного насилия, оказался проворным. И абсолютно не по-испански собакой залаял на Хогга:

— Аут аут аут аут аут аут аут! — Будто рефери из ночного кошмара мистера Холдена.

Хогг, инстинктивно наученный немногими виденными фильмами, с восторгом прицелился в Шема Макнамару. Кое-кто из гостей еще думал, будто все это входит в программу. Другие требовали врача. Хогг с пистолетом в руке побежал, помчался по коридору к служебному лифту. Табло показывало, что тот стоит на другом этаже. На вызов лифт лениво отвечал, что идет. Хогг по-прежнему держал нацеленный пистолет. Джон преграждал всем дорогу, но некоторые подумывали погнаться за ним. Веста сейчас рыдает над своим любимым клиентом, щелкают равнодушные камеры-оппортунисты. Лифт пришел, Хогг шагнул в кабину, пребывая все в том же восторге. Вооружен и опасен. Двери лифта отсекли звук бегущих шагов. Пьяные, вот в чем их проблема; все пьяные. Хогг стоял, как в тумане, в фантастической подвешенности, пока светящийся указатель отсчитывал вниз этажи. Он почему-то нажал кнопку В — на подвальный этаж. Как можно ниже. Приземлился в каменном коридоре, полном народу, таскавшего мусорные баки. Бесполезно надеяться удержать. Вопрос в том, чтоб пробежать, если получится, грязный короткий пролет к черному выходу первого этажа. Он не забыл, чуть не до смерти задыхаясь, выбросить пистолет с верхней ступеньки лестницы. Тот упал, звякнул, как-то умудрившись при снятом предохранителе сам собой выстрелить в пустоту. El acaso inevitable. Ненадежная баррикада. Тает ли уже наверху замороженный монумент с развалившимся в первую очередь Йодом Крузи? Люди бежали на звук выстрела. Хогг выскочил в аут, на очень непрезентабельную служебную автостоянку. Ибо время само понесет. В мощной машине. Такси. Лондон лежал в осенних послеобеденных сумерках, автомобильные гудки ревели и тявкали. Скорей. Время само, само. Хогг жадно пил воздух.

— Такси, — выдохнул он, бешено, но слабо размахивая руками. Как ни странно, одно остановилось. — Само, — сказал он, — само.

— Самолет? — Шофер был в зловещих темных очках. — Аэровокзал? Кромвель-роуд? — Голова Хогга упала на грудь; таксист принял это за кивок. — Ладно, шеф. Прыгай. — И Хогг прыгнул. Скорее, упал.

Итак, они пытались двигаться на запад по Глостер-роуд, невзирая на оппозицию (предательскую и фривольную) встречного потока и сводивших на нет все усилия красных огней светофоров. Тут, думал Хогг, в квартире той самой женщины, для него начались настоящие бедствия. И теперь неизбежное происшествие гонит его (ну, не скажешь, что гонит) по той же самой длинной улице в бегство из мира не просто Весты, но и Уопеншо тоже. Да, у них один мир, одинаковый. Этот мир не для поэта. А правда ли, что есть мир для поэта? В любом случае, куда он думает ехать? Лучше сообразить. Не скажешь ведь: «Будьте любезны, какие у вас есть самолеты?» Вполне теперь успокоенный, охлажденный своими обидами, он вытащил из тайника пятифунтовые бумажки. Паспорт путешествовал в полной надежности над правым соском. Решительно, нет худа без добра. Это насчет паспортов. Жалко, что багажа никакого. Авиакомпании, думал он, наверняка относятся к багажу точно так, как отели. Все равно ведь вперед платишь, правда? Тем не менее, нельзя вызывать никаких подозрений. Газеты скоро раскричатся на улицах. Мужчина, отвечающий вот такому описанию. Может скрываться под вымышленным именем. Гонятся ли за ним? Он выглянул в заднее окно. Позади полным-полно машин, хотя ни из одной широковещательно не высовывались возбужденные руки и головы. Он уверен, все будет в порядке, с ним все будет в полном порядке. Он же не виновен, правда? Только вел себя, как виновный. Кто за него заступится? Никто. Нацелил заряженный пистолет на Шема Макнамару. Кроме того, если этот ужасный йод мертв, хорошо, что он мертв. У него было намерение, мотив и возможность.