Генрих Бёлль - Ангел молчал

— Фрау Комперц умерла. Что вам еще нужно? — крикнул он, когда молодой человек приблизился.

— Вы не там ищете, — сказал Ганс. Он медленно подошел к ночному столику, приподнял распятие и вытащил из-под него узкую белую полоску бумаги. — У себя дома она клала ее на это же место.

Фишер почувствовал, что его нервы сдают. Ему пришлось крепко сжать губы, чтобы зубы перестали стучать, но и за сжатыми губами он чувствовал бешеную дробь, которую выбивали его челюсти. Он увидел, что незнакомец кладет бумажку в карман, и с трудом выдавил:

— Вы знаете… Вы хотите… Вам известен этот документ?..

— Известен, известен, господин доктор, я сам его ей доставил…

— Вы? Скажите, вы… Разве мы с вами знакомы?

— Да, мы с вами знакомы, — криво улыбнулся Ганс и повернулся к двери.

— Не уходите! — крикнул Фишер.

Ганс остановился.

Фишер сжал губы, чтобы сдержать эту нервную дрожь, из-за которой зубы вопреки его воле выбивали дробь. Во время этой вынужденной паузы он мысленно повторял все ругательства, которые только недавно открыл для себя, и с наслаждением артикулировал в уме распиравший его набор грязной брани, этот словарь отчаяния. И вдруг бросился на молодого человека. Фишер увидел на его потрясенном лице выражение полной растерянности и воспользовался первой же секундой, чтобы прижать того к стене и придавить своим телом его руки, а сам свободной рукой уверенно залез в левый карман незнакомца. Фишер громко рассмеялся, ощутив в руке ту полоску бумаги, и стремглав бросился за кровать. Там он приготовился к драке, выставив вперед кулаки, как делают боксеры перед схваткой. Но человек у стены не двинулся с места.

— Для вас эта бумажка бесполезна… Может, вам нужны деньги?! — выкрикнул Фишер. — Впрочем, — добавил он, слегка сбавив тон, — я не верю, что она настоящая.

Ответа не последовало. Человек, имени которого он не знал и лицо которого, кажется, где-то мельком видел, медленно оторвался от стены и шагнул к двери…

Ганс на секунду замер на пороге огромною вестибюля, залитого светом: слева он увидел улыбающегося ангела, который той ночью поздоровался с ним. Ганс никак не мог сдвинуться с места: ему почудилось, что ангел то ли помахал ему рукой, то ли улыбнулся краем губ, и он медленно повернулся к нему лицом. Но неподвижные глаза смотрели в пространство мимо него, а позолоченная лилия не шевельнулась. Только улыбка ангела, по-видимому, предназначалась ему, и он улыбнулся в ответ. Теперь, при ярком свете, стало видно, что улыбка ангела была горькой.

Ганс обернулся, лишь когда услышал голос Регины, и испугался, увидев в ее глазах радость.

— Ну, что случилось? — спросила она.

— Она умерла, — ответил он.

— Умерла?

Он кивнул.

— Что ж делать, — сказала она. — Найдем других свидетелей.

Ганс взял ее под руку, и они спустились по лестнице.

Величественный мраморный ангел молчал, хотя священник обращался явно к нему. Он спрятал свой профиль в черной грязи, и уплощенное место на его затылке, которым он был прикреплен к колонне, прежде чем от нее отделиться, создавало впечатление, что он был повержен в бою и теперь прижимается к земле, чтобы поплакать или напиться. Лицо его лежало в грязной луже, твердые локоны были забрызганы грязью, а округлая щека испачкана глиной. Только голубоватое ухо ангела блистало чистотой. Рядом валялся обломок его меча: продолговатый кусок мрамора, который ангел отшвырнул.

Казалось, ангел к чему-то прислушивается, но выражения его лица видно не было, так что никто не мог бы сказать, что на нем написано — насмешка или страдание. Ангел молчал. На его спине постепенно появилась лужица, и его голубоватые подошвы тоже блестели от влаги. Когда священник, прохаживаясь, чтобы размять ноги, иногда подходил поближе к ангелу, казалось, что ангел хочет поцеловать его ступни. Но лица он из грязи не поднимал и просто лежал неподвижно под слоем глины, как и положено убитому солдату…

— Так подумаем же о том, — воскликнул священник, — что пришел наш, а не ее черед грустить!

Пухлыми белыми руками он указал на склеп, где между двумя ионическими мраморными колоннами стоял гроб, покрытый черным сукном с кистями, с которых каплями стекала дождевая вода.

— Так подумаем и о том, — продолжал он, — что всякая смерть есть начало жизни.

Церковный служка, стоявший позади него, судорожно вцепился в ручку зонтика и старался так его наклонять и поворачивать, чтобы успевать за передвижениями священника, но иногда риторические обороты в его речи были столь внезапны, что юноша не успевал, и каждый раз, когда капля падала на голову священника, тот бросал гневный взгляд себе за спину, где бледный юноша держал зонтик, как балдахин…

— Подумаем о том, — воззвал священник к мраморному ангелу, — что и мы, мы тоже всегда стоим на пороге смерти. Media in vita, как сказано в одном средневековом стихотворении, — посреди жизни. Вспомним о ней, нашей дорогой покойнице, — любимой, осыпанной земными благами, окруженной многочисленной и влиятельной родней, которой наш город столь многим обязан, — вспомним же о ней; как внезапен был зов Господа, пославшего к ней своего незримого гонца…

На миг священник смущенно умолк: ему померещилось, будто не запятнанная грязью голубоватая мраморная щека ангела дрогнула от улыбки, и он испуганно обвел глазами скопище зонтиков, выискивая то место в толпе, где материя на зонтиках была особенно гладкая и дорогая…

— Каким ударом было для всей семьи известие о ее внезапной кончине!

Его взгляд переместился с рядов зонтиков туда, где небольшая группа людей покорно мокла под дождем.

— Как должны сокрушаться о покойнице бедняки, утратившие с ее кончиной верную и надежную покровительницу. Так будем же помнить ее и молиться о ней, мы все, да, мы все, ибо ведь к каждому из нас в любой момент может явиться тот незримый Божий посланец. Аминь! Аминь! — воскликнул он еще раз прямо в мраморное ухо ангела.

— Аминь! — ответила толпа, и из глубины небольшой церкви эхо откликнулось глухим бормотаньем.

— Давайте встанем здесь, — сказал Фишер. — Здесь сухо.

Он помог тестю подняться и уступил ему плоское местечко на заду ангела, а сам перешел на его спину. Оба сняли шляпы, когда священник приступил к заупокойной службе.

Мраморный ангел начал медленно погружаться. Его округлая щека вжалась в мягкую землю, а не заляпанное грязью ухо мало-помалу потонуло в жидкой грязи…

— Я принес это, — сказал Фишер. — Вот оно.

Комперц взял из его рук узкую полоску бумаги и прочел текст. Его печальное лицо дрогнуло, и он тихо пробормотал:

— Последний привет от моего сына, свидетельство его ненависти, которую я так и не смог понять.