Стефано Бенни - Комики, напуганные воины

— Не волнуйтесь так, учитель.

— Спокойно, Киферея. Ночью я дам еще один урок. Артиоли Берти Бекетт Ваборото Ванновале Вапаччи, дзинь, звонок! Неказистые, прыщавые каракатицы, животные подкласса гимназистов, жертвы рибонуклеиновой ущербности, ну вот ваши проклятия и попали в цель. Друзья!.. Все-таки были часы… забыть которые невозможно. Ну как это объяснить? Взгляд из-под ладони, сад там, за окнами, мои костлявые мальчишеские ноги… Каким я был внимательным! Как внимательны были вы! Cónticuére omnés inténtique óга tenébant [20] Смолкли все, со вниманьем к нему лицом обратившись (лат.). — Вергилий. Энеида, кн. II, 1. Перевод С. Ошерова. . Учитель, значит, и мы бессмертны? Нет, если будете и дальше заниматься рукоделием под партой! Лучо + Лючия = любовь. Сандри — рукоблуд, наушник, подлиза, можешь не стирать, напишем завтра снова. Дзинь! Тихо! Звонок был, но вы сидите пока на местах. Лангуст, рассеченный пополам, продолжает двигаться, но мы не ведаем, в каком он мире. В каком он мире, не в какой манере. Мире! Не вставайте. Я расскажу вам про мою жену Эмму. Первые мои годы… повторяю, пронеслись ужасно быстро, ну как это объяснить? Когда вам шестнадцать, вы молоды и смешны, потом становитесь просто смешны. Я тебя больше не слышу, Лючия…

— Уходите, синьорина. Теперь уже все…

— …известно. Следствие продолжается. Лжецы. Хорошие примеры делают мир несравненно лучше, говорят китайцы, которые редко умирают. Так же неподвластны смерти ни Леоне Весельчак, ни Лючия Бесстрашная, ни Волчонок Пытливый, ни Лучо, на чьем гербе серебряная кофеварка на белом фоне и надпись: «Nascitur in ignis» [21] Рождается в огне (лат.). . Если бы кто-то из них умер, это был бы грандиозный ляп. Дикий ляп, преподнесенный комиком. Вы не считаете, что комик должен говорить о смерти? Да вы с ума сошли, пугать детей! Не видите, они пришли сюда повеселиться. Выдайте что-нибудь такое, чтобы народ потом повторял ad libitum [22] Сколько угодно (лат.). , вроде «шах вперед». Ну все, урок окончен, теперь все в сад. Я оставлю вас в этом городе — городе моих друзей. Которые здесь остаются. В кого стреляете, идиоты? Кого боитесь? Учитель, предположим, кому-то приснилось, будто он ударил Кардуччи, он потом ведь каяться не должен, а если, например, кому-то снится, будто он целует тебя, Лючия, что и случилось на самом деле, ощущение было таким острым, прекратите, учитель, не говорят такие вещи детям — будущим менеджерам, будущим неизвестным солдатам, вы сошли с ума! И тем не менее это так.

Хочу прожить еще двести пятьдесят лет.

Жить подобно ящерице, лазать по стенам, нагретым на солнце, валяться кверху лапами на лугу и думать, что неба не существует, а просто на глаза наброшен голубой платок.

Хочу удирать из школы и бегать опять в библиотеку под портиками — читать те книги, которые мне читать не полагалось, чьим авторам я благодарен.

Хочу снова видеть бушующие площади и иногда проводить вечера просто так на ступенях. В такие вечера ты проникался ощущением, что человек, застреленный в далекой стране, ничем не отличался от тебя.

Хочу увидеть всех, кого любил, даже если они того не стоили. И всех своих друзей в одном ряду.

Хочу выучиться играть на саксофоне, врачевать людей, хочу встретиться с марсианами. Это минимум для семидесяти лет.

Хочу почувствовать одновременно все узы, связывавшие меня с миром каждый раз, когда моя жизнь пересекалась с другой жизнью. И повалиться наземь под тяжестью этой счастливой неразберихи.

Может быть, я не знал счастья, но того, что выпало мне за прожитые годы, я не променял бы ни на что. Вы меня на тот Ковчег не затянете вовек.

И пускай не все понимают, почему некоторые старые комики вдруг становятся такими серьезными посреди фильма. Что неясно — вырезайте, вставляйте рекламу.

Да, унылые исповедники слов, тайком я содеял грех длиною в семьдесят лет. Вот вырасту, и со мною будет «тогда я обнял ее», знаешь, ты лысеешь, кое-кто из моих друзей ушел из жизни в семьдесят. Что? Я сказал — в семьдесят, поднимайте его на четвертый, будем надеяться на лучшее, дзинь, звонок, нет-нет! Нет, сидите на местах, подождите здесь со мной, но, учитель, на дворе солнце, понимаю, тогда пишите на стенах: хороший человек ценнее тысячи воинов, да, так сказал один покойный поэт, в программу мы включаем лишь поэтов, которых уже нет на свете, слишком уж мы завистливы, так и напишите на стенах, дзинь, занятия окончились, и я сказал ей:

вместе,

все время вместе, любимая, и вот теперь, во сне, мы вновь проделаем этот путь и на сей раз познаем истину, все будет не так, как прежде, и постепенно она откроется нам, несмотря на то что теперь мне так худо, лангусты, рассеченные пополам, попадают в два огромных рая, как мое тело сейчас, я… я, всего одна буква… это голос ревущего зверя.

(Потолок, поворачиваясь, медленно раскрывается, словно крыша обсерватории. Руки Лучо, поднявшись, рисуют линии среди звезд и пятен на стенах.) Эта китайская грамота расскажет вам о моей избыточно богатой событиями жизни и о недостаточном благородстве моих манер. Вы различите там обломки оружия и обиходные инструменты. Мою кофеварку — модель атомной станции. Все они жили на сорока квадратных метрах — ели, спали, умирали. Они общались меж собой посредством слов, одно слово, иногда два, выражало суть индивидуальности, личности, это были имя и прозвище, потом шли фамилия, отчество, класс, подкласс. Имена эти для них звучали как музыка, позволявшая старым животным узнавать друг друга.

И когда все отлично, и когда не везет — в любую погоду круглый год.

Там, на дворе, — солнце!

Вот этот, положивший голову на парту, — никогда не знаешь, думает он или спит.

Пятнадцать лет, господин учитель.

Не смейтесь. Пятьдесят пять лет назад.

Incipit vita nova [23] Начинается новая жизнь (лат.). .

С мячом.

Слушай.

Дзинь.

Лючия выходит из полутемной палаты и, закрывая дверь, еще раз бросает взгляд на седую голову на подушке. Дверью навсегда перерезало нить, ее и Лучо разметало в разные стороны на тысячи километров. Слон плюс сандалии и Рак плюс гостинец тут же набрасываются с расспросами.

— Потерял сознание, — отвечает Лючия, — но говорят, что, может быть, еще придет в себя. Сегодня утром он передавал вам привет…

— А нам к нему нельзя?

— Думаю, нет.

Рак несколько обижен. Слон при всей своей простоте относится с пониманием. Лючия убегает.

— Плакала, — говорит Рак.

— Нет. Глаза у нее красные от усталости.

— Плакала.

— Ну, может, немного.

— Значит, жизнь Ящерицы и в самом деле на волоске. Consommé [24] Исчах (франц.). , как говорят латиняне.

— Потерял сознание — не значит, что крышка, — произносит Слон, противясь ходу событий и правилам синтаксиса. — Надо расспросить какого-нибудь врача.