Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

Кондуктор оторвала последний билет (со спины казалось, будто она достает из-за пазухи что-то и раздает всем), пробралась на свое маленькое, одинокое кресло и как бы успокоилась. В салоне был наведен полный порядок.

Все с добрым настроением смотрели на нее. И было в лице и всей фигурке ее что-то доброе, не укоряющее, а веселое, и сами собой приходили мысли о том, что муж, наверное, обожает ее, что она счастлива, что, видно, нравится ей работа с этими иногда такими смешными, но в общем-то симпатичными гражданами-пассажирами… Нравится отрывать и протягивать билетики, необидно пресекать хитрые ухаживания студентов, с веселым шиком нажимать на кнопку (мол, поехали!), подгонять зазевавшуюся «середину», добиваться, чтобы никто из пассажиров с детьми и пожилых людей не стоял, — словом, поддерживать порядок в своем неспокойном четырехколесном государстве. Этот маленький премьер-министр автобуса управлял вверенным ему народом легко, справедливо, приподнято, и власть эта всем была мила, стройный порядок угоден, и, похоже, все испытали даже с какой-то гордостью радость повиновения, послушания.

Уд сидел возле окна справа, назад шустро убегали придорожные рощицы и дорожные знаки. Сразу замедляли движение, как бы даже застывали на месте открывавшиеся по ходу движения просторные поля и опять дробно мельтешили и летели назад близко стоявшие пообочь деревья, телеграфные столбы, силосные башни… У Уда было хорошо на душе, он смотрел в окно и думал о том, что он не просто смотрит, а отдается созерцанию Родины.

Ранняя осень уже прошлась своей кисточкой по близким и дальним перелескам, в мягкую пожухлость и желтизну вплетались пряди багрянца и золотые нити… ПАЗик весело бежал к Юже, изредка подпрыгивая на рытвинах. Уду даже подскакивать в своем сиденье нравилось. Он оглядывал салон участливым ищущим взглядом, но все были поглощены целью поездки, умерев для времени в пути. Уд же был полон впечатлений, он жадно смотрел на убранные поля, на дальние фруктовые сады, на посадки вдоль трассы, дорога тоже усыпляла его, и в полудреме он ощутил радость. Благодушно шевельнулось в нем, как хорошо, что деревья остаются, что они не улетают от нас в теплые страны, как птицы… «А с другой стороны, — вдруг государственно пришло ему в голову, — все равно ведь идет экспорт древесины, так как бы сократились расходы по транспортировке, если б они туда самоперелетом отправлялись?..» Ему вдруг представилось: ветер, низкие тучи, в воздухе летают белые мухи, вдруг березовая роща с шумом снимается с места… вниз осыпаются с корней комья земли, срываются и кружат желтые листья… вот деревья делают круг за кругом над полем… заметно, что с каждым кругом они набирают высоту… и вот, наконец, они выстраиваются в треугольник, летят, а вперед — вожак…

Уд это видел уже во сне. И во сне подумал: какое грустное тоскливое зрелище… что же теперь с нами будет…

Уда разбудила какая-то ругань. Видимо, он застал финал конфликта. Худая тетка с болезненно-целеустремленным лицом (видимо, она вошла в автобус на прошлой остановке) с совершенно бессвязными проклятьями смотрела на всех, подпрыгивая на неровностях дороги. Ее глаза явно искали непорядка, повода для скандала, но пока не находили. И вдруг ей стало хорошо. С будто отпустившей ее мукой она прицепилась к женщине, которая стояла, поставив на сиденье какую-то покрытую мешковиной корзину. Суть претензий узколицей злыдни (а это был тип злыдни, такие и выходят из дома облегчиться для злобоизвержения) состояла в том, что сиденья предназначены для людей, а не для вещей.

Кондуктор сказала, что в салоне есть свободные места и это не принципиально.

— Не надо мне тут покрывать, — взвизгнула злыдня, — ты на порядок тут приставлена, думаешь, я не знаю, что ты билетами с шофером мухлюешь, по два раза их прокручиваешь?!

Все молчали. Женщина с корзинкой сказала, что она может в конце концов сесть, а корзину поставить на колени, будет же одно и то же, лишь бы скандал унять и голос противный не слышать.

— Вот и ставь, места не для вещей, а для людей, — опять повторила злыдня.

— Не ставь, нечего ей потакать, подумаешь, мало ли что… — стал заступаться народ за женщину с корзиной.

— Да я б села, чего, — сказала женщина, — да он, паскуда, щипается, аж через тряпку.

— Кто паскуда?! — взвилась та полусумасшедшая. — Да я тебе за паскуду…

— Да он, не ты, он паскуда, гусак, паскуда, с базара везу, все нервничает, щиплется.

Вдруг при, можно сказать, полной тишине гусак с натянутой на голову мешковиной вытянул шею и с силой клюнул узкорылую скандалистку в лоб.

К удивлению всех, это ее словно бы образумило и приструнило, она села поодаль на свободное место и до самой Южи не проронила ни слова, уложив лодочкой руки промеж ног и шепча вполголоса какие-то не то заклинания, не то проклятья, а на лбу ее заметно зрела большая желтая ровная шишка с крапинкой кровоподтека по центру.

«Какой странный и дикий народ», — подумал про себя Уд, но без всякого удовольствия.

Приехали в Южу. Водитель выпускал людей только через переднюю дверь, заднюю он вообще не открывал, чтобы никто не вышел не заплатив. Уд сунул кондуктору пятьсот рублей, та не поняла, повертела в руках и отдала водителю. Уд ступил на южинскую землю, обойдя валявшийся тут, на автостанции, полусгнивший сапог: он ощерился разинутой пастью подошвы, утыканной рядами ржавых гвоздей, и был похож на раздавленного аллигатора.

Эмиссары штаба на вчерашней планерке докладывали, что в Юже полгода не выплачивают пенсий и детских пособий и многие старики и дети голодают. В докладе эмиссаров была отдельная глава под названием «Новая социология помойного ведра». В ней говорилось, что в Юже вы никогда не увидите в мусорных бачках во дворах ни заплесневелых булок, ни заветренной ветчины. В основном там консервные банки, свекольные хвосты, длинные непрерывные завитки картофельной кожуры (так тонко срезали, говорят, во время давней войны с Гитлером, делая из мороженой картошки «тошнотики»). Да еще, добавляли авторы доклада, в мусорных контейнерах можно найти скомканные газеты с несъедобными обещаниями московских властителей. Дошло до того, что видели детей, которые кормятся с могил конфетами и яичным крошевом… Уд сначала хотел пойти на кладбище, чтобы дать этим несчастным денег, но выяснилось, что кладбище далеко, на другом конце города. Зато он увидел бомжей, которым в докладе эмиссаров отводилась тоже специальная глава. В Юже безработица, рядом с городом колония общего режима, и здесь оседают многие из тех, кто освобождается: ехать им некуда и не к кому, прибиваются к подвалам, к котельным, кому повезет, прилепляются к одиноким женщинам в качестве сожителей.