Татьяна Булатова - А другой мне не надо

– Не очень-то и страшно, – попробовал отшутиться Николай Николаевич.

– Это пока, – заверила его жена. – А вот когда ноженьки-то держать тебя, дурака, перестанут, тогда и напугаешься.

– Вот тогда и поговорим, – огрызнулся Мельников и бросил телефон в спортивную сумку, даже не отключив звук. – Достала! – довольно громко произнес Николай Николаевич и с опаской оглянулся: не слышит ли кто-нибудь. Да и кто мог его слышать в собственном кабинете?! У него и секретарши-то нормальной не было: Жанна запретила. Точнее – не запретила, а приказала подыскать такую, чтобы во всех отношениях не представляла никакой опасности ни для семьи, ни для дела. Деревяшкину, например. Но Мельников тогда уперся и наотрез отказался, пусть и от дальних, но родственников.

– Хочешь испортить отношения с родней, – изрек он, – заведи совместную собственность или, на худой конец, общее дело.

– Да какое «общее дело»?! – бушевала Жанка. – Это ж просто секретарша!

– Любая, как ты говоришь, секретарша – это доверенное лицо, – назидательно объяснил Мельников. – Через нее все проходит!

– Тогда возьми меня на работу, – потребовала Жанна, посчитав, что только ее кандидатура идеально походит под то самое «доверенное лицо».

– Тебя?! – вздрогнул тогда Николай Николаевич и наотрез отказался «разводить семейственность»: – Хочешь выгуливать себя в свет, устройся в другое место.

– Я, Колян, не сучка, меня выгуливать не надо, – обиделась тогда на мужа Мельникова и демонстративно заявила, что на работу сама устроится. Да еще туда, «куда Макар телят не гонял». Контекст подтверждал: истинного значения выражения про Макара Жанка не знала, но, как это часто бывало, фраза ей нравилась, а потому использовалась ею направо и налево, но в особом, только ей доступном понимании.

– Да ради бога! – обрадовался Мельников, тут же уверовав в то, что свято место пусто не бывает. Но, как это ни странно, на такую лакомую позицию никак не удавалось найти претендента.

– Как заговорили! – не переставал удивляться происходящему Николай Николаевич и с опаской вспоминал Жанкины рассказы про бабку-колдунью, так и не передавшую его жене таинственную черную силу.

– Все равно че-то осталось, – периодически смущала его своими откровениями Жанна и томно закатывала глаза, воображая себя роковой женщиной со сверхъестественными возможностями. – И вообще, Колян, меня обижать нельзя: я – сирота. Тебя тут же боженька накажет.

– Прекрати, пожалуйста, – отмахивался от жены Мельников, свободный от суеверий и предрассудков. – При чем тут секретарша и божья кара?

– А при том! – воодушевлялась Жанка и рисовала мужу страшные и убедительные по своей силе картины: – Вот будешь ты, Колян, чай пить, поперхнешься. И оно, бац, не в то горло. Че делать?! К людя́м бежать. А людей-то рядом с тобой и нет! Пока ты на второй этаж в бухгалтерию спустишься, дыхание перекроет – и все! Нету Коли! А была бы у тебя секретарша, так она долбанула бы тебя по закоркам, глядишь – и спасла бы.

– Глупости говоришь! – сердился Николай Николаевич, не переносивший, когда Жанна заговаривала то о его возрасте, то о подкарауливавших его болезнях и роковых случайностях, то о маразме, поджидавшем Мельникова прямо у дверей собственной спальни, а то – еще лучше – о смерти.

– Сам дурак! – добродушно огрызалась Жанка, присвоившая себе роль ангела-хранителя при муже.

И вот теперь «дурак» с особой тщательностью пережевывал пищу, а чай спускался пить в бухгалтерию. Так и приспособился без секретаря. Но с надеждой на то, что рано или поздно рядом с ним появится женщина, немногословная, скромная, ответственная, хорошо знакомая с делопроизводством и имеющая навык работы на компьютере, не расставался и терпеливо ждал этого часа, не забывая въедливо изучать резюме каждой кандидатки на столь ответственный пост.

Рабочий день Мельникова подходил к концу. Точнее – он мог завершиться в любое удобное для него время. Но Николай Николаевич, как человек законопослушный, да притом и щепетильный в вопросах служебной иерархии, всегда отсиживал в своем кабинете положенные восемь часов с часовым перерывом на обед. Тщательно проверив, выключен ли из сети компьютер, не завалялось ли в мусорной корзине ничего такого, что к утру начнет дурно пахнуть, закрыты ли плотно окна, Мельников перед уходом уселся на всегда пустовавший кожаный диван, поднял очки на лоб и задумался. Не давали покоя слова жены о том, что она волнуется, пусть и переданные в таком экстравагантном виде. «Форма – ничто, содержание – все», – про себя изрек Николай Николаевич и почувствовал, как дрогнуло его состарившееся от житейских бурь сердце. Нежность к Жанне охватила Мельникова, подняла с дивана, заставила вытащить из спортивной сумки с мокрыми вещами телефон и позвонить жене, чтобы сказать ей о том, как он благодарен ей за все, за все. И за то, что молода и прекрасна, и за то, что умна, и за то, что заботится о нем, старом черте, и ничего не требует взамен. Просто делает – и все, потому что жена и потому что любит.

– Жанна! – взволнованно начал Мельников и тут же осекся: супруга была настроена на совсем другую волну, не имевшую ничего общего с той энергией благодарности, которая с лихвой переполняла ее супруга.

– Страшно стало? – хамовато поинтересовалась Жанка и ехидно хихикнула. – Не бойся, Колян, я с тобой!

Николай Николаевич промолчал, мысленно проклиная себя за излишнюю восторженность. Не услышав ответа на свой вопрос, Мельникова напряглась и встревоженно уточнила:

– Колян?! Ты там че? С тобой все нормально?

– Нормально, – выдохнул счастливый Мельников, почувствовав в голосе жены неподдельную тревогу.

– Ну раз нормально, так какого хера ты звонишь мне?! – возмутилась Жанна, и в этом она была вся, поэтому Николаю Николаевичу не осталось ничего другого, как приглуповато улыбнуться себе под нос и покинуть кабинет.

А ведь раньше Мельников нет-нет да пытался перевоспитывать Жанку, наивно полагая, что его возраст, жизненный опыт и высшее образование окажут соответствующее влияние на молодую и поверхностно образованную барышню. И действительно, на первых порах Жанна (рядовой бухгалтер его когда-то небольшой фирмы) с готовностью внимала тогда еще любовнику и старалась расцветить всеми цветами радуги его скучную семейную жизнь с женой-ровесницей, все свои силы отдававшей обнаружению у себя очередного смертельного заболевания. Болеть стало ее профессией.

– Мне не важно, кто ты, – ворковала она и целовала Мельникова в плечо. – Пусть говорят, что я расчетливая, что корыстная… Мне все равно. Был бы ты бедным, я бы любила тебя ничуть не меньше. А пока что есть, то есть: не просила, не прошу и просить не буду. Хочешь меня – оставайся. Не хочешь – не держу.