Галина Лифшиц - До свадьбы доживет

С порога Лизиного уютного дома вызывающе пахло борщом.

– Настаивается! – гордо отметила хозяйка манящий запах.

– Слушай, пойдем скорее, я, оказывается, проголодалась, сил нет. Жрать – умираю! – с неведомо откуда взявшейся энергией взмолилась Тина.

– Ну вот! Наконец-то! Слова не мальчика, но мужа! Давай на кухню! – скомандовала Лиза.

Она быстро поставила перед гостьей тарелку немыслимо ароматного борща, кокетливый горшочек со сметаной, вручила ложку:

– Ешь! И как следует! У меня вон какая кастрюлища! Никак не научусь маленькими порциями варить. Я тебе и с собой дам. Пусть Лукашка тоже поест. А тебе, Клава, сейчас кость достанется. Да какая! Ты не пожалеешь, что в гости зашла.

Кость действительно была как с картинки из детской книжки про собаку Бишку: большая, аккуратная и очень аппетитная кость. Клава аж заурчала, не веря своему счастью.

– Она тебе сейчас этой костью весь пол изгваздает, – предупредила Тина.

– И что? Изгваздает – подотру. Сиди – ешь, давай. Осунулась вся, смотреть страшно.

– И ты ешь, – велела Тина.

– И я буду, – согласилась Лиза и налила себе тарелку.

Борщ оказался лучшим лекарством. С каждой ложкой Тина чувствовала, как в нее вливаются новые силы. А ведь никогда прежде не была она фанаткой борща и готовила его редко, ленилась.

– Как хорошо, что ты меня позвала! – блаженно улыбаясь, сказала она Лизе.

Клава упоенно грызла кость. Кость хрустела, Клава ворчала и порыкивала. Грозная картина.

– Да давно бы позвала, если б знала! – воскликнула Лизка, – Я чего-то закрутилась со своими, на работе куча дел. Говорю ж тебе: видела собаку, видела какую-то тетку в сером балахоне рядом с ней. Никогда б и не подумала, Валька, что это ты. Без обид! И Лукашка что-то не заходила. А день за днем бежит, бежит. Хлопоты, мелочи жизни всякие. Мне бы позвонить тебе, а из головы выпадает. Кто мог подумать!

Тина опустила голову к тарелке.

– Ты – знаешь что? – вздохнула Лиза, – Ты уже, как я понимаю, долго тут отшельничала. И вроде как расслабилась, помирать собралась. У меня такое было. В прошлой жизни. Бывало – накроет, так все выходные и пролежу. И хорошо еще, если слезы были. А то и без слез, лицом к стенке. Ваську родители забирали. А я и упражнялась. В медитации. Ничего хорошего. Только хуже делалось. Поэтому ты это дело оставляй и начинай жить дальше. Ешь-ешь. Я тебе еще подолью.

– Спасибо тебе, Лиз, – произнесла Тина, чувствуя, как камень, давно уже поселившийся у нее под сердцем, мягчеет и перестает давить на нее своей тяжестью.

Лизка кивнула, хлебая борщ.

– Знаешь что, Красносельцева? Я тебе так скажу. Вот по-честному. Как старому члену семьи. Я всегда тебе завидовала. Мне не нравится вот эти все рассуждения про зависть белую – зависть черную. Ты моя лучшая подруга, черной зависти не было, зла не было. Но – хотелось, чтобы устраивалось у меня в жизни, как у тебя. То есть, может, это была и не зависть, а хотелось с тебя брать пример. У тебя легко все получалось. И ловко так, словно ты и усилий никаких не делаешь. Все хиханьки да хаханьки, а смотри: и в университет поступила сама собой, и замуж вышла, и все такое прочее. Я все время тобой любовалась. Вот! Ты была для меня образцом. И Лушка твоя – в ней столько любви и сочувствия. Это от тебя. Не от Юры твоего ледяного, а от тебя. И что я тебя сейчас прошу: пожалуйста, приходи в себя, будь мне снова примером. Жизнь такая… Кто его знает, как и что в ней повернет. Радуйся, что все так. Если он такой гнилой оказался, то – радуйся! Смотри сколько времени ты потеряла. Лежала одна, а столько вокруг интересного! Хочешь – я тебе путевку на Мальдивы куплю? Полетишь, продышишься, а? Вернешься свежим огурцом! Мы с Женькой и Васькой летали – полный восторг!

– Не, на Мальдивы не хочу, – качнула головой Тина, – Видеть никого не могу. И лететь далеко.

– До Мальдив тебе еще плыть да плыть, – согласилась Лиза, – Тебе бы в парикмахерскую сходить. Сделать стрижечку, маникюр, педикюр, массаж лица. Это всегда бодрит. Сходишь? Ради меня, а? Ради Лукерьи своей? Ну?

– Схожу, – твердо пообещала Тина, – Завтра же и пойду. Спасибо тебе, Лиз. Я… я сама знаю, что пора мне возвращаться. Я уже так залежалась, что – за чертой была. Вот – совсем недавно, еще какой-то час назад была за чертой.

– Бог, значит, правду-то видит! Столкнул нас с Лушкой сегодня, – вздохнула Лиза.

– Видит, видит, – подтвердила Тина, – И мельницы Божьи мелют медленно, но неуклонно.

– И мельницы мелют. И ты давай-ка еще похлебай. Я тебе потом в эту же тарелку котлет положу. Чтоб лишнее в посудомойку не загружать, она и так полная.

– Пойду в парикмахерскую! Завтра же! – с легким сердцем пообещала окрыленная Тина, – Вот увидишь. Ты скажи, как сама-то? Вижу, что хорошо. Но – порадуй, расскажи.

– Жаловаться грех, Валь. Живем без происшествий. Хорошо. Если в общем и целом.

– А в деталях? Васька как? Большущая ведь уже! Как же это я так? Все упустила, – удивлялась сама себе Тина.

– Вот Ваську ты и не узнала бы. Пятнадцать лет! Самый жуткий возраст, как оказалось. Хотя – Лушка твоя такой не была. Точно. Я же помню, – легко вздохнула Лиза, – Она, Василиса, раньше, ты же сама знаешь, такая болтушка была, хохотушка – вся в свою крестную. А теперь – просто Царевна-Несмеяна, молчит все, замкнутая, слова от нее не добьешься.

– А учится как? У меня Лушка как раз в этом возрасте хуже учиться стала. Тройки пошли, – вспомнила вдруг далекое и счастливое время Тина, – Хотя это недолго длилось. Но как раз в пятнадцать лет. Ох, она курить даже пробовала. Я ее застукала, мы ее тогда всей семьей обрабатывали. И родители мои, и Юра. Она чуть с нами не подралась тогда. Вот смех! Кричала, что всех нас ненавидит и что у нее человеческие права ущемляют. Трудное время, хорошо, что оно проходит. И все равно – счастливое.

– Нет, Васька не курит и не пробовала даже. Это я точно знаю. Это и Женька следит. Он, знаешь, какой отец! Таких больше нет. Тут мне повезло, как никому другому. Он так мягко, спокойно, но у него не забалуешь. И она это понимает. И учится хорошо. Не хуже, чем раньше. Но уж слишком замкнулась. Другой человек. Ты ее точно не узнаешь.

– Красивая? Всегда ведь была просто красотка. А сейчас небось вообще расцвела, да, Лиз?

– Расцвела, это да. Но есть у меня подозрение, и оно меня тревожит. Знаешь, у нее, по-моему, психоз насчет веса. Она, конечно, не говорит ничего. Но, похоже, не жрет вообще. Худая, как скелет. Ну, почти как эти анорексички, видела, по телеку показывали? Я ее заставляю, готовлю все самое ее любимое. И она как бы ест. И клянется, что в школе ест. Но худая такая, что смотреть страшно. Без преувеличения – очень страшно смотреть.

– Может, в рост у нее все идет? Или – вдруг влюбилась? Самое ведь время для этого.