Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

Вечером Форрест, сославшись на усталость, взял у Хэт три пряника и поднялся к себе наверх. Скопившуюся за день жару он не воспринял как добавочный груз; напротив, в голове и в груди он ощущал какую-то непонятную легкость — то ли от того, что, увидев проблеск надежды, перестал думать о своих неудачах, то ли смирился с ними. Он распахнул окно, выходившее на гору; не зажигая огня, чтобы не налетело комаров, съел один пряник, разделся догола и вымылся. Затем откинул одеяла, которые Хэт не убирала даже на лето, и лег под холщовую простыню, приятно холодящую тело. Поднял руки и уронил их на подушку на уровне ушей, согнув пальцы, но не сжимая в кулаки (так он засыпал всю жизнь с самого детства: никого рядом, обнять некого, отдаться во власть сна, вот и всех забот). Сон благосклонно принял его, и он провалился на часок в его мирные глубины.

Потом у кровати возникла Хэт. Теперь можно входить без стука: она послушала у двери, бесшумно отворила ее, вошла и долго смотрела на него спящего (мальчики еще не возвращались — заигрались на горе). Тихонько поставив на стол свечу, она через простыню потрогала его за левую голень и поняла, что он голый. Его близость шевельнула что-то у нее в душе, всколыхнула горечь собственного одиночества. Поэтому она решила, что и он на грани отчаяния, и по новому поводу; еще одна утрата — последняя ли? — для Форреста, для нее. Ушел ее Джеймс (тот, по крайней мере, в земле), и голоса сыновей все глуше доносились через открытое окно. Никогда не будут они ближе к ней, чем теперь: Гид начал заглядываться на девочек, теперь очередь за Уитни. А они с Форрестом остались одни, ни с чем, как после смерти матери — теперь уже прочно и навсегда. Она вдруг ясно представила себе — пара сирот, которых лет тридцать жизнь била и обламывала и пригнала в конце концов друг к другу, так что теперь они стали пригодны только один для другого и не для кого больше, слежались, как камни на дне тихой заводи, которые на протяжении веков шлифовала вода. Она села на краешек кровати и, поскольку он не проснулся, снова потрогала его — на этот раз за колено.

Он медленно очнулся от сна и, хотя в свете свечи отчетливо видел сестру, спросил: — Что угодно, мадам?

Хэт улыбнулась: — Это всего лишь я — старшая в роде.

Он сделал над собой усилие и проснулся окончательно; она ждала, не нарушая тишины. — Вижу, — сказал он. — Послушай, может, ты знаешь больше моего?

— Думаю, что да, — ответила она.

— А что именно?

— Ты поставил крест на Еве?

— Вполне вероятно, — сказал он. — Она-то на мне поставила. Но для меня это не явилось сюрпризом.

— Значит, мы с тобой на равных, — сказала Хэт. — Хочешь поесть?

Форрест придвинул ногу к ее располневшему боку — родственная фамильярность — он тоже ощутил, как близки они и похожи. — Где сейчас отец? — спросил он.

— Что касается нас с тобой, — то его нет в живых, — ответила Хэт. — А в чем дело?

— Ему уже, наверное, много лет. Может, он хотел бы повидать нас.

Хотя в комнате было томно, Хэт пристально посмотрела на него, стараясь прочитать выражение его лица. — Тебе хотелось бы повидать его? Но ведь он бросил тебя.

— И тебя и маму тоже.

— Заметь, меня его уход ничуть не огорчил, — сказала она. — Мне все-таки кажется, что он умер.

— Правда?

Она подумала. — Он сам посчитал бы что лучше ему умереть.

— Но ты не уверена?

Хэт покачала головой. — Надо понимать, ты с Винни разговаривал?

Он утвердительно кивнул. — Когда она тебе сказала?

— Она мне никогда ничего не говорила, и я никогда не допустила бы этого. Просто я не раз слышала, что Винни много чего знает. Но мне обо всем этом рассказала мама, поэтому мне незачем было беспокоить Винни.

Форрест спросил: — Когда это было?

— Незадолго до ее смерти.

— Но зачем ей понадобилось говорить тебе?

— Я была уже достаточно большая, — ответила Хэт чуть обиженно. Помолчала и уже без обиды, а скорее с недоумением сказала: — По правде говоря, я потом часто задумывалась, — зачем ей понадобилось рассказывать это ничего не смыслящей девчонке. Мне оттого, что я узнала, легче жить не стало. Но я так была тогда занята, что некогда мне было гадать, а вот теперь раскину умом и вижу — вовсе она не думала о том, чтоб мне жизнь облегчить.

— Тогда зачем же? — спросил Форрест.

— Просто она всеми средствами цеплялась за жизнь. Ей становилось легче, когда она об этом рассказывала, вот она и говорила всем и каждому. Очень не хотела умирать. Продержалась почти четыре года.

— Но тебе было всего шестнадцать, — сказал Форрест.

— Да, конечно. — Хэт решила, что вопрос исчерпан и теперь можно перейти к настоящему, узнать, что нового у Форреста. Но прошлое так и просилось на язык, рвалось наружу; это случалось нечасто, однако справиться с собой в такие минуты она не могла. При слабом свете, который отбрасывал один-единственный язычок пламени, она вдруг показалась Форресту красавицей. — Я чинила твою рубашку. Это она научила меня рукоделию и любила наблюдать, как я шью, даже когда я уже давно не нуждалась в руководстве. Считала — раз я умею шить, значит, ты остаешься в надежных руках. Она знала, что умирает и что со мной ты не пропадешь. Ну вот, я спросила ее какой-то пустяк, мне хотелось дать ей почувствовать, что она участвует в моей работе — вроде того, как лучше положить заплату, по косой или по прямой? — И тут она мне говорит, словно отвечая на мой вопрос: «А ведь ваш отец, Хэтти, ушел от нас, потому что я имела неосторожность напомнить ему о том, что он поклялся любить одну меня и хранить мне верность. В ответ он предпочел исчезнуть совсем — скрылся вскорости тайком, ночью, когда я уже почти поверила в свою победу». Я продолжала шить как ни в чем не бывало и больше не задавала ей никаких вопросов; а вскоре она умерла.

Форрест молчал. Какие уж там вопросы! — Ты же была совсем еще девчонкой, — сказал он погодя.

— Да, — сказала она. — Но я поняла. У меня глаза были и уши — а что до имен и чисел, то они меня просто не интересовали. К тому же мне тогда все равно было, да и теперь тоже. Слишком дел у меня много. Некогда мне.

Чтобы замять принявший неприятный оборот разговор, Форрест сказал: — Спасибо! — И, выждав немного, прибавил: — Я хочу переехать от вас, найти себе квартиру и взять в помощь Грейнджера; потом попытаюсь разыскать отца и предложить ему поселиться со мной, если он захочет.

Хэт нахмурилась, но не от неудовольствия, а скорее от обиды. — А зачем? — спросила она.

Но он промолчал. Не мог же он пересказывать ей сны, смутные предчувствия, неопределенные надежды.

Хэт улыбнулась: — Ты человек взрослый и свободный. Это будет тебе отвлечение. Может, оно и к лучшему. Когда я знала его, он одного только тебя и любил.