Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

— А почему поназаключали столько договоров? — спросил я. Хотя прекрасно знал, почему. Он видел, что я знал, но отвечал, не отводя глаз:

— Бьют на деньги. Не на качество. И вошло в привычку. Раз платят за переделку, то можно сделать и так.

— Такая стройка, а вы здесь ни разу не были! Какое же будет качество?

Гайдай бегал и бросал:

— Какая это стройка? Удобненский комплекс — вот стройка! Там мы сразу больше десяти миллионов взяли! А это что за стройка? Им отпустили четыре миллиона, это абсолютно точно, я лично сверялся в крае, а из них, — он мотнул на Алексея Алексеевича и Михаила Потаповича, — и этих несчастных денег не выжмешь! Какая это стройка!

Вот так и говорит. Хоть стой, хоть падай. Как говорится, ни стыда, ни совести. Вокруг кричали — Михаил Потапович, Алексей Алексеевич, еще кто-то:

— Но вы и эту стройку завалили!

— Ничего мы не завалили! — отбивался Гайдай. — Мы завалили только строительство завода травяной муки!

— А мастерские? А гараж? — кричал красный Михаил Потапович, не успевая за ним поворачиваться. — А столовая?

— А овчарники? — прогремел грозный шофер, снова остановивший могучий свой самосвал, чтобы прикурить. Он вернул тянущейся из соседней траншеи руке папиросу и продолжал греметь, ровно это сбрасывали с крыши железные листы: — Зима движется, а овечкам где зимовать? У меня сын чабанует. Сердце разрывается, как едешь мимо…

— От ей-бо! Овцам зимовать негде! — раздался со стороны Иногородней счастливый, едуче ликующий голос, который я узнал бы из миллионов голосов. Я глянул: так и есть — никогда не унывающий, в воде не тонущий, в огне не сгорающий, красующийся собой Липченок весело опускался с горы, от столовой, и его уже окружали, чтобы поглазеть и посмеяться, вылазившие из всех траншей и всяких закоулков строители, и среди них я заметил дядю Петю, что-то выковыривавшего из земли. — А людям есть где зимовать? У нас со всего света люди, а где обещанные квартиры? Вон, — в счастливом своем зле показал Липченок на фундаменты, — зарастают дурманом, подурманить бы тебя по тому месту, откуда ноги растут!

Гайдай заныл и заскулил, а Липченок подступил ко мне какой-то помолодевший, с лихо торчащими и мигающими усиками, и он еще перебирал ими для веселости.

— Ну, землячок, теперь наш Труболет вовек не умрет! Теперь он во всей стране стал известный! Так что не пропали наши с тобой труды даром, а с Ефимом Ивановичем мы уже помирились.

— Да ну?

— Теперь нас никакой водой не разольешь, из какого бы ведра она ни лилась!

— Это уже дело!

— Дело загудело, когда дурь слетела! — Я страшно хотел его обнять, но он выставлял руку, притормаживая меня: «Погодь! Погодь, землячок!» — Ото ж как ты уехал, я ему письмецо: так, мол, и так: хватит, мол, свои ревматизмы ремонтировать, надо приниматься за дело, а кто старое помянет, тому глаз вон. Ясно, Ефим Иванович сразу — в Верховный. Оттуда как подуло — «царька» нашего как метлой! Мы ж какие: пока земля не зашатается под ногами, мы друг другу в чубы и давай таскать, юшку пускать, черте чего и до чего. Но как увидим, что земля уходит с-под ног, так — плечо к плечу и вспомним всех дедушек-прадедушек, бабушек-прабабушек — такие мы. Так я говорю или не так? — И оглянулся по всем, лихой и счастливый.

— Так, Филипп Иванович! Так! — вокруг.

— Полюбуйся теперь, землячок, какая твоя родина стала!

— Вижу, Филипп Иванович!

— А раз видишь, так здравствуй! — И раскрыл объятия. У грозного шофера погасла папироса. И без того злющий и страшный, он сделался вдесятеро злей и страшней:

— Туды его растуды! Магазина не построят! За спичками надо в Отрадную бежать! — Он опять прикурил у высунувшегося из траншеи голого, испачканного мазутом парня. Гайдай остановился, как коршун перед атакой, крикнул радостно и хватко:

— На магазин у нас нет договора! Абсолютно точно! Заключите и перечислите, тогда будем разговаривать! — И, оскалившись, решительно повернулся к своим «Жигулям», но на пути его вырос уже Липченок, не менее проворный, несмотря на годы:

— Э, нет, брат, стой, погоди, не уходи!

Гайдай — вправо, но Липченок вырос и справа:

— Не попрет! Читал, что про нас пишут?

Гайдай — влево. Липченок оказался и в этом на правлении:

— Шалишь, брат! У людей крыши нет над головой!

Гайдай, озираясь, повернул и сел поодаль на только что прикрученную рейку агрегата, но тотчас вскочил, как мы начали подступать. Липченок заиграл ему глазами и усами:

— Шалишь, супчик-голубчик! Он вот печется о народных овцах, — Липченок показал на грозного шофера, — а сам живет у меня на квартире. Что ты на это скажешь, ухарь-купец, инженер-молодец?

— Я, Иванович, перебьюсь! У меня вот кабина! — гремел шофер, продвигаясь к могучему самосвалу, до пузатых колес которого едва доставал даже он, и продолжал уже из кабины, держа дверцу открытой: — А о народном надо думать всем народом!

— Слыхал? — кричал Липченок. — А тебе лишь бы деньги, и — хоть трава не расти! Кругом поначинал, ничего до ума не довел, а деньги захапал!

— Какие тут у вас деньги! Слезы это, а не деньги! — кричал в свою очередь Гайдай — Мелочишко на молочишко это, а не деньги!

— Да вы все уже вычерпали, а что сделали? — кричал Михаил Потапович; и директор кивал его словам. — Мы должны план еще в прошлом году дать, а получается, и в этом не дадим!

— Мы в этом не виноваты! Абсолютно точно!

— Как же не виноваты, когда вы людей поснимали с объектов?

— Никого мы не снимали! Абсолютно точно!

— Мастерские стоят? Гараж стоит? Овчарники стоят? А это все по генплану пусковые объекты!

— Пусковые. Абсолютно точно. Но вот же у тебя работают. Чего тебе еще?

— Я должен план давать! План! — кричал Михаил Потапович. — А что получается? Деньги забрали, а людей отовсюду поснимали!

— Вот же работают! Что тебе еще надо?

— Но здесь только две бригады, а сколько должны работать? — кричал Михаил Потапович. — И как у тебя получается? Был один прораб, ты его перевел на другой участок.

— Значит, надо было, вот и перевел!

— Был другой, то же самое!

— То же самое — надо было!

— Был третий — та же картина!

— Абсолютно точно!

— Наверное, все дома себе построили? — как бы между прочим спросил я у Вербникова. Вербников навел на меня свои чистые голубые глаза:

— Построили.

— А вы, наверное, еще холост?

— Сыну три года.

— А живете где?

— Квартиру ждем.

— А сам — местный?

— Москвичи.

Я положил руку Вербникову на плечо.

— Вот что, земляки. Родина вырастила нас, поработала на нас, теперь мы должны работать на Родину. И давайте трудиться на своих участках честно.

От этих слов Гайдай устремился бог знает куда. Его поймали, вернули.

— Я, конечно, буду писать все как есть.