Михаил Найман - Плохо быть мной

Он повернулся ко второму чернокожему.

— Хотя мы можем избавить вселенную от подобных личностей, чтобы она стала хоть чуть-чуть почище. Снесем этому ублюдку Джеки полчерепа бейсбольной битой, чтобы он впредь не крал наши картины. Сделаем мир лучше, а, Латрел?

— Отчего же не снести, если это сделает мир хоть немного чище и опрятней? А его подруге купим коктейль, пока будем сносить. Если она, конечно, сама не захочет пойти посмотреть.

Я встал и направился к выходу.

— Куда ты, амиго?

— В туалет.

— Тебе можно.

Они посмеялись мне в спину.

Я подошел к двери туалета и выскользнул на улицу. Помчался к телефонной будке и стал набирать номер общежития. Я прямо молился, чтобы Эстер была на месте. Она ответила.

— Джеки с Лезли влипли, — быстро сказал я и рассказал, что случилось в баре. — Этот Джеки болтал о сумке, где он держит картину. Он живет этажом ниже, под нашей комнатой. Беги туда и посмотри, есть ли там эта сумка и есть ли в ней картина. Потом бери машину Лезли и гони к нам. И побыстрее, золотко, а то как бы они не стали палить.

Когда я вернулся, за столом ничего не изменилось. Только лицо у Лезли было теперь заплаканное.

— Как в туалете? — спросил меня один.

— Нормально.

Оба расхохотались.

— Если человеку в туалете нормально, ему будет нормально везде, — сказал ямаец. — Таких людей я называю счастливыми.

Я ничего не ответил, ждал Эстер. Довольно скоро она вошла в бар. С сумкой через плечо протопала к нашему столу, бойко подвалила к ямайцам.

— Как дела, парни? Весело?

— Все отлично, детка! — ответил один, глядя мимо нее. — Просто высший класс!

Было непонятно, знает он Эстер или нет. Ответил так, будто совсем неплохо был с ней знаком.

— Как вам музыка? Офигенная музыка, или я неправа? — Она начала пританцовывать, прищелкивая пальцами в такт песне из динамиков. — Не знаю, что за трек, но песня мне положительно нравится.

— Еще бы ты подумала, что это плохая песня, если это Марвин Гей, — ответил тот, который первый спросил, друг ли я Джеки. — «Сексуальное исцеление». Одной только этой песней Марвин ответствен за рост рождаемости в нашей стране. Среди черного населения уж точно.

— Ну и отлично, — в голосе Эстер появился металл. — Я вообще в восторге, что все довольны. Люблю, чтобы все жили в гармонии.

Она подмигнула ямайцу. Тот, демонстрируя полное с ней согласие, поднял руки вверх. — Раса Тафари! Селаси Ай! Я един с самим собой и со всей духовной вселенной! Братская любовь и доброжелательность друг к другу. Вот рецепт общей гармонии в мире.

Он ткнул пальцем в сторону пакета марихуаны, который выложил на стол.

— Выкурим, сестра?

Эстер подняла пакет и посмотрела на просвет.

— Дай-ка взглянуть, — процедила сквозь едва приоткрытые губы.

Потом она вернула пакетик ямайцу.

— С удовольствием, брат, — ответила, толкнув к нему пакетик. — Только сначала вы скажете моим друзьям до свиданья.

— Думаю, не получится, — равнодушно ответил тот.

Эстер бросила на середину стола сумку.

— А я как раз думаю, что получится.

Ямаец открыл сумку и посмотрел внутрь. Потом поднял голову на Эстер.

— Ты хочешь сказать, что я должен отпустить этого урода? Хочешь сказать, что я просто должен забрать это добро и не производить никаких движений по поводу вашего дружка?

— Ровно это хочу сказать.

— А не думаешь, что стоит снести этому гаду половину черепа битой? Хотя бы ради идеи?

— Я вообще не особый фанат идей, — вступил в обсуждение я. — Идеи — главный источник зла в этом мире. Большинство гнусностей в нашей Вселенной происходят из-за идей. Особенно из-за идеи, которую ты только что упомянул, — раскроить чью-то башку.

Ямаец придвинул сумку к себе. Мы встали. Эстер кивнула на пакетик травы.

— Мы с тобой обязательно покурим, приятель. Сама найду тебя на пляже.

Мы вышли.

— Отвезу Мишу, — быстро сказала Эстер, — потом заеду за тобой, Лезли. Тебе все равно надо побыть сейчас на воздухе.

Мы поехали. Я огляделся по сторонам.

— Как все-таки все отвратительно! Помнишь, Франни у Сэлинджера приезжает в колледж, и ее внезапно озаряет, что такое жизнь? Она ложится лицом к стене и не хочет подниматься с постели. А ведь вообще она права. Если ты нормальный человек, тебе ничего не остается, как лечь лицом к стене и не поворачиваться. Другого выбора нет.

— Чтобы полностью согласиться с этой жизнью, нужно быть хоть немного подлецом, — ответила Эстер. — Как, например, я и Салих.

Мне это не понравилось. Будто то, что они с Салихом подлецы, объединяло ее с ним.

— Вы с Салихом говорили про меня? — спросил я, сам не понимая, к чему придираюсь. — Зачем?

— Ты протестуешь автоматически, Миша. Против любой вещи. С чем бы ты ни столкнулся. Жизнь действительно гадкая история. И надо правда быть сколько-то подлой, чтобы ее любить. Но дело в том, что я люблю эту жизнь гораздо больше, чем ненавижу.

Она вставила кассету в кассетник. Раздалось кантри.

— «Я застрелил человека из Рено, только затем, чтоб посмотреть, как он умрет», — подпела Эстер. — «Блюз Фольсомской тюрьмы».

Она заглянула мне в глаза.

— Нравится?

По тому, как она спросила, мне показалось, что мой ответ для нее важнее вопроса.

— Фигня! — с готовностью ответил я. — Кантри — самое большое дерьмо из всех видов дерьма на свете!

— Ты видел, что мне нравится, но все равно назвал эту песню дерьмом. Ты никогда ничего не можешь сказать, чтобы просто сделать мне приятное. Пусть для этого и пришлось бы слукавить. Салих, например, сказал, что ему эта песня понравилась…

Я почувствовал подступающий гнев.

— Все потому, что я тебе никогда не врал! — заорал я. — Салих скажет тебе что угодно. Не знаю, зачем он говорил, что ему нравится. Может, он мечтает залезть тебе в трусы. Знай: я ни разу не сказал тебе ничего, чтобы залезть в трусы. Я всегда говорил тебе правду.

Я вышел, хлопнув дверью. Она уехала отдавать Лезли машину.

Скоро я узнал, что певца кантри, которого поставила Эстер, звали Джонни Кэш. Один из самых крутых исполнителей, которого даже хардкор-рэперы называли гангста.

Уже какой день я с местными парнями и девушками жарюсь на солнце и бездумно разглядываю замысловатые куски мяса, называемые человеческим телом. Они давно потеряли свою сексуальность из-за того, что в Калифорнии все обязаны быть сексуальными.

Куда бы я ни приехал, всегда заканчиваю маргиналами, думаю я. Уже думал и всегда буду так думать. От этой мысли тоскливо. И неловко перед Эстер. Мы — низшая каста пляжного общества. Общества, которое должно радоваться жизни по обязанности.

На этом пляже мы рабочая сила. Наша работа — принять на себя удар солнца во всей полноте. Впитать его раскаленные лучи, позволить ему прожечь дырки в наших головах. Дать выцвести под ним нашим волосам, выжечь всякое подобие мысли в мозгах. Рабочий день длится чуть дольше обычного присутственного в какой-нибудь средней фирме. Он начинался почти с восхода и тянулся до восьми вечера, когда солнце садилось за горизонт и становилось темно.