Михаил Найман - Плохо быть мной

Вдруг сквозь сон донеслось:

— Ты что, спишь? — Я только успел понять, что не в состоянии открыть глаза, и не двинулся. — Неужели заснул? Вот кретин!

Потом, все-таки чуть-чуть раздвинув веки, я увидел, как Полина в темноте ходит по комнате. Неслышно взяла сигареты со столика, неслышно подошла к окну и стала в него смотреть. Кожа на ее голом теле все еще была усеяна каплями, поблескивающими на свету, доходившем с улицы. Она тихо вдыхала и выдыхала дым, неподвижно вглядывалась в ночь и казалась мне очень свободной.

Потом свет в нескольких окнах выключили, в комнате сделалось темнее. Полина больше не светилась, стала казаться от этого более одинокой. Одна в этом городе, стоит, прильнув к стеклу, и смотрит на раскинувшийся внизу Нью-Йорк, а он знай гонит свои вечные потоки, для нее одной. Она взяла стакан с виски с подоконника и села напротив меня. Даже не наблюдала за мной, а просто тихо сидела. Я повернулся набок, чтобы было удобнее видеть ее, и так же тихо лежал, глядя, как она сидит и глядит. Мне казалось, что я у себя дома в Москве или, на худой конец, в квартире наших близких друзей. Я так привык к ее задумчивому присутствию, что подумал спросить, не скучно ли ей, но язык не ворочался. Я стал наново засыпать. Мне померещилось, что я женат на Полине, и, уже окончательно успокоившись, я провалился в сон.

Утром я проснулся с чувством, что Нью-Йорк и все его жители составляют единую геометрическую фигуру, а я до этого скользил произвольно перемещающейся в пространстве точкой, и вот меня закрепили. Мне стало тревожно, и я остался лежать в постели. Полины не было видно, шум душа я услышал не сразу. Зато теперь только его и слушал — энергичный утренний шум бьющей воды. Я не чувствовал своего тела, чувствовал лишь сотрясение от истерических ударов сердца. Оно было неизмеримо больше моей прозрачной пустой фигуры.

Полина вышла из ванной голая и какое-то время рассматривала меня. Я тут же закрыл глаза, будто сплю. Долго меня разглядывала, немножко как диковинку в музее, а я лежал и демонстративно выставлял на обозрение свои плотно сжатые веки. Подошла к стереосистеме, присела на корточки и вставила диск. Звук из колонок жахнул с неожиданной силой, так, что я вздрогнул. Заиграла «Massive Attack». Полина закурила и стала наводить порядок в студии — выбросила из пепельницы в ведро окурки, составила в угол пустые бутылки.

Я сквозь прищуренные веки смотрел на обнаженную девушку, рассеянно бродящую по комнате, и видел всю сцену, как в замедленном темпе. И сама Полина была как героиня клипа, и комната стала походить на площадку съемок музыкального видео. Я лежал под теплым одеялом и ни о чем не думал. Было спокойно и уютно.

Чуть погодя Полина пошла на кухню и поставила кофе на плиту — по студии распространился запах жареных зерен. Повернувшись набок, я видел, как Полина сидит на кухне, читает «Нью-Йоркер» и с видимым удовольствием запивает полученные сведения кофе и закуривает сигаретой.

Наконец, закончила читать, для поднятия настроения громко хлопнула журналом об стол, подошла к большому зеркалу и стала себя в него рассматривать. Будто бы в первый раз. Ей было жутко интересно, глаза выкатывала от любопытства. Как дорогую машину, когда раздумывают, купить или нет.

Раздался телефонный звонок — так пронзительно, что я от неожиданности дернулся. Полина сняла трубку и тут же засмеялась. Быстрым движением уселась на стул и взялась за сигаретную пачку. Лицо оживилось, она энергично затараторила, будто только сейчас начала сегодня жить.

— Что? — усмехнулась она в трубку, которую держала, как одушевленный предмет. — Все прекрасно помню. Потому что пьяная я не была! — Замолчала, тихо смеясь тому, что ей говорили. Вдруг глаза счастливо расширились, и она восторженно заорала: — Не-е-ет! Тако-о-ого я не могла-а сде-е-елать! — Через мгновение ее лицо застыло, как будто она услышала что-то на редкость шокирующее. — Что, неужели я так напилась? — произнесла удрученно. — Какой кошмар…

После этого разлеглась на диване. В позе немного искусственной, журнальной. Она явно получала удовольствие от сознания, что болтает с молодым человеком, развалившись голой в нарочитой позе. Неожиданно тон переменился с дразнящего на грустный.

— Я тоже, — голос Полины отяжелел. Она слушала, задумчиво играя со своей короткой прической. Произнесла несколько раз кряду чувствительно: — Да… Да… Да… — И опять: — Я тоже… — голосом дрогнувшим.

Потом наступила тишина, настолько томительная, что мне стало неловко, я совсем уж пожалел, что нахожусь в комнате. С той стороны шел долгий монолог, Полина довольно удрученно слушала. Вдруг повернулась в сторону моей кровати и уставилась на меня. Я на нее как смотрел спокойно, так и продолжал. Полина держала трубку близко к уху, слушала и дырявила меня своими большими глазами, раскинувшись. Чем дальше, тем пристальнее мы друг на друга глядели, пока она не отвернулась.

— Слушай, — хлопнула она себя по бедру, будто вдруг ее осенило, и зачастила: — Может, если у тебя плохо пойдут дела в Голливуде, тебе стоит попробовать себя в порнобизнесе? Если уж ты никак не можешь найти внутреннюю струнку как актер, попробовать себя в этом жанре? У тебя точно есть определенный талант в этой области, с ответственностью говорю. Нет, я не могу, — неожиданно резко ответила она. — И к тебе не могу, — добавила грубо и неприязненно. — Нет, я же сказала, ты ко мне не можешь, я занята. — Говоря это, Полина повернулась и посмотрела на меня. — Тогда пока! — хлопнула она трубкой с видом, что портить настроение — одно из немногих преимуществ общения с мужчинами.

Тут зазвонил домофон. Полина вскочила и, топая босыми ногами, подбежала к трубке на стене.

— Здравствуй, Рикардо! — По фамильярно-деловому тону я понял, что это испанец-швейцар. — Принес посылку? — повторила она за ним. — Нет, я сама заберу. Зачем тебе подниматься, если Гриффины живут в двух дверях от меня? Не беспокойся, Рикки, до встречи! — и повесила трубку.

— Черт! — крикнула вглубь комнаты и голая заметалась по студии. Вдела босые ноги во вчерашние туфли, отчего сделалась еще выше. Осторожно приоткрыла дверь, с опаской выглянула в коридор, хохотнула, найдя авантюру невероятно забавной. «На цыпочках», отчего цокот каблуков раскатился по холлу раза в три громче, «крадучись», вышла на лестничную площадку.

Потом я услышал цокот приближающихся бегущих шагов, он сопровождался хохотом, не оставлявшим сомнений, что хохочущая в полном восторге от всего вместе. Я рванул в туалет. Очень хотелось писать и просто укрыться. Запереться. Все-таки через некоторое время я робко выглянул из дверей и увидел Полину, закутанную в простыню.