Роберт Шнайдер - Ступающая по воздуху

— Только, ради Бога, не допоздна! — в меру сердито предупредила Марго, не отрываясь от чтения некрологов в газете «Тат».

— Даю слово! — воскликнула Мауди, она поцеловала бабушку в щеку и мгновенно растаяла в воздухе вместе с Эстер.

— Зачем тебе чашка? — спросила Эстер.

— Тсс!

Они выскочили из дома и поспешили вниз, в загущенную южную часть сада, минуя лужок, не кошенный уже который год и сплошь утыканный высокими сухими стеблями. Солнце уже садилось на грудь Почивающего Папы и на горы, составляющие его сложенные руки, оно багрово поблескивало, словно густое красное вино.

— Да тихо же! — шикнула Мауди, когда они подходили к sisters corner.

— Почему? — сделав дикие глаза, спросила Эстер.

— Потому! — сделав дикие глаза, ответила Мауди.

Потом они осторожно приоткрыли дверь. В хижине было темно, через оконца не просачивалось ни капли света.

— Жуть какая-то!

— Да слушай ты!

Эстер навострила уши и вдруг расслышала чьи-то вздохи. Глубокое, но ровное дыхание.

— Тут кто-то есть! — обмирая от страха, прошептала она. В тот же миг ослепительно вспыхнула спичка. Мауди запалила походную лампу.

У Эстер сердце захолонуло. В глубине хижины сидел какой-то мужчина — прямо на их надувном матрасе, он сидел откинув голову и прижавшись спиной к дощатой стене, в глазах — обида на резкую вспышку света, точечки суженных зрачков; и ей сразу бросилось в глаза то, что одет он чересчур тепло, даже по-зимнему: шерстяной пиджак в крупную клетку, словно покрытый синим и коричневым кафелем, толстый свитер, а под ним — голубая рубашка с засаленным воротничком.

Но еще до того, как она по-настоящему испугалась, в ней закипел гнев. В sisters corner не смело совать нос ни одно существо мужского пола. Даже хомячок Цезарь. Потом уже верх взял страх, когда она еще раз скользнула взглядом по лицу мужчины и ей показалось, что его глаза готовы выпрыгнуть из орбит, так жутко они таращились.

— Это Бойе. Бойе, это — Ре, моя лучшая подруга. Мы с ней как сестры. Да входи же! Он такой славный. Не бойся.

— Ты в своем уме?

— Он беден. Поэтому у него такой вид. Не его вина. Бойе, скажи Эстер: «Добрый вечер».

— Добрый вечер, — сказал молодой человек, и так громко, будто обращался к тугоухой.

Потом она вообще удивилась его манере говорить. То он глухо бормотал, то почти кричал. В середине фразы сила звука нарастала или спадала, причем независимо от смысла. Но Эстер не могла знать, а уж тем более постичь, что речь такой грубой настройки есть зеркальное отражение абсолютно одинокой души, которой и словом-то перемолвиться не с кем, чтобы выверить звучание голоса.

Наконец она все-таки вошла. Успокоительные реплики, то и дело подаваемые Мауди, равно как и страх с любопытством пополам, будили желание приключений. А тут он еще и тянул ей руку для пожатия с упорством, которого хватило на пару минут, но она с таким же упрямством отбивала ее. Когда же он наклонился вперед и пытался сверкнуть в улыбке зубами цвета мокрого каучука, она заметила, что его волосы собраны сзади в конский хвост. Это каким-то образом растопило лед недоверия. А с чего бы — она и сама не знала. Может, тут подействовали и настойчивые попытки приветствия.

— Бойе, — нежно пропела Мауди, она сняла сандалии, опустилась на матрас и села, скрестив ноги и прильнув головой к молодому человеку.

Летнее солнце Якобсрота высветлило ее спадающие на плечи волосы, она стала смуглянкой с растрескавшимися пересохшими губами широкого рта. Мужчина не шелохнулся, он вообще ничего не делал. Просто сидел и молчал.

И тут Эстер увидела то, что всплыло из глубины памяти, что, казалось бы, начисто забыто, а теперь вдруг встало перед глазами и запахло дождем, навалилось сланцево-серым небом, загудело проводами высоковольтной линии. И еще был ягненок, и из его окаменевшей мордочки нескончаемой струйкой бежала слюна.

— Кто это? — вполголоса спросила она.

— Он был ангелом, — ответила Мауди. Она сказала это так, будто Эстер поинтересовалась, который час.

Мауди повернулась к ней, и Эстер увидела чужие, повзрослевшие глаза. По крайней мере таково было первое ощущение.

— Здесь можно курить? — спросил мужчина опять-таки каким-то рваным голосом.

— А почему вы так громко говорите с нами? — обозлилась Эстер.

— Такой уж я свободный, — снова громыхнул он, явно силясь, однако, говорить тише.

Он хотел было скрутить сигарету, но Мауди взяла у него табак и сама приготовила ему самокрутку, да так ловко, будто для нее это привычное дело, она даже склеила слюной кончик. Эстер сидела разинув рот и изумленно таращила глаза то на Мауди, то на выпирающий кадык мужчины, которого беспрестанно била дрожь, можно сказать, колотило.

И вдруг Мауди начала ласкать его. Она стянула с него пиджак, свитер, распахнула его рубашку. Тот и бровью не повел, ничуть не противясь, не задавая вопросов, не совершая никаких телодвижений. Не выказывая ни удивления, ни интереса. Она распустила ему волосы, зажала их в руке и перекинула на лоб, так что его грива полностью заслонила лицо. Увидев такое преображение, Мауди громко рассмеялась, потом она развела пряди, как две половинки занавеса, и прижалась губами к его рту. Она целовала его, а у Эстер забухало сердце, и ей казалось, что лобзания длятся целую вечность. Потом губы Мауди скользнули на его грудь и присосались к соску. Руки зарылись у него в подмышках. Мужчина докурил самокрутку, вдавил окурок в стенку и, казалось, все еще не вышел из забытья. Потом прошептал что-то, чего Эстер не могла разобрать.

— У тебя рот совсем несоленый.

Последовало долгое молчание. Верхней частью корпуса девочка неподвижно лежала на груди мужчины, веки сомкнулись, словно отяжелев от усталости. Но губы, насколько могла видеть Эстер, двигались. И она заметила, что рот Мауди начал подергиваться, а губы дрожать, точно так же, как вздрагивал кадык Бойе. Время от времени Мауди бормотала какие-то слова такой немыслимой скороговоркой, подобной которой Эстер в жизни не слыхала. Это были фразы, звучавшие утром. Диалоги у котлованов. Ее собственные мысли, слова Юли и однорукого Стива. Все это повторялось каким-то громким шепотом, и все нашептывалось поразительной, таинственной памятью.

И тут у Эстер загрохотало в висках. Она буквально оторвала подружку от мужчины, встряхнула ее, оглушила криком, скорее для того, чтобы искричать собственный страх. Но Мауди не пробуждалась. И Эстер совсем упала духом. Единственной не стертой из памяти картиной этого действа остался комодский дракон на дощатой стенке, взирающий на небеса ящер. Она отпрянула и пустилась бежать, не помня себя от страха. В ту ночь спать с ней пришлось Юли, и в следующие ночи тоже.

После исчезновения Эстер тишина в sisters corner длилась больше часа. Потом подал голос Бойе.