Роберт Шнайдер - Ступающая по воздуху

На утреннем небе в созвездии Большого Пса выделяется Сириус, и его свет сочится в зеленоватое марево. Который день уже не выпадает роса, поля побурели и выгорели, ручьи обнажили свои каменистые ложа, а Рейн, этот мужчина в соку, всегда гордо шагавший через долину, превратился в размазанную по ней тухлую лужу. Атмосферное давление не изменится — таков прогноз на ближайшие пять суток. Спад жары не предвидится. Лишь по вечерам неизменно появляется надежда: а вдруг далекая гроза, багровые зарницы которой видны с холмов Якоба, возьмет да завернет в пределы Якобсрота. Ночи душны, воды не хватает, как уже было однажды — летом 1978 года. Воздух сушит глотку, дышать тяжело.

Амрай не спит, ворочаясь с боку на бок в комнате, где раньше жила Марго. Вот уже девять лет прошло, говорит она про себя. После смерти матери она мучается хронической бессонницей. Или просто начинает сказываться возраст? Страх — как бы не проспать собственную кончину. Она переворачивает покрывало, чтобы оно касалось более прохладной стороной. Потом идет в ванную, встает под холодный душ, вновь ложится и читает биографию Симоны де Бовуар, восхищаясь этой женщиной. Амрай тянется к пульту телевизора, мысли скачут, и вскоре экран опять съеживается до маленькой белой точки, которая еще некоторое время продолжает гореть.

На узком лице Амрай появились морщины, но она не выглядит постаревшей, и хотя ее светлые волосы немного тронула седина, рот по-прежнему ярок, а губы сочны. Только глаза, темно-зеленые, как озерная глубь, выражают неодолимое уныние.

Амрай Мангольд — после развода она с гордостью носит девичью фамилию — выключает свет. Мысли опять переполняют ее. Они роятся вокруг Георга Молля, который в день рождения, когда ей исполнилось пятьдесят два года, просил ее руки. Ведь четвертые по счету хоромы, построенные на пятачке хутора Гринд собственными руками хозяина, можно было уже занимать. Крошечный замок с тремя толстобокими башенками, белыми оштукатуренными стенами и зелеными ставнями. Георг закончил его аккурат в тот самый день. Он вымыл отяжелевшую от пыли голову и застелил все еще не утратившую помпезного блеска французскую кровать бельем с цветочным узором.

Но Амрай вынуждена была отказать. Как бы ни был он ей приятен и как бы легко она ни переносила его близость, она никогда не сумела бы полюбить этого человека с глазами юного озорника. Теперь ее раздражает его молчаливое упрямство.

Должно быть, уже перевалило за полночь. Воздух неподвижен, с площади Симона Зилота не доносится ни единого звука, хотя окна раскрыты настежь.

— Какая удивительная тишь. В самом центре города… Ах, Амброс. Видишь. Ты остался лжецом. Теперь ты окопался у Инес. Как ты растолстел, как подурнел. Это связано со слепотой? Еще бы. Весь день сиднем сидеть и ждать. Но я сохраню тебя таким, каким ты мне явился тогда. В вагоне-ресторане ты предстал передо мной как ангел. Таким ты для меня и останешься.

Нет, она не в обиде на свою жизнь. Кому-то она могла показаться ничем не примечательной. Но не ей. Говорила же Марго, что в конце концов человек оказывается наедине только с собой. Так уж устроена жизнь. Переплетение ложных путей. Ведь путь, в сущности, не цель. Ложный путь — это путь, а цель — начало нового блуждания. И ей совсем не хочется выбираться из этого лабиринта. Кто знает выход? Никто. Чего ей еще не хватает? У нее есть работа, в такое время, когда многие не могут никуда устроиться. Просто счастье, что Мюллеры сохранили для нее место Марго в парфюмерном магазине.

Тело преет от жары, она дышит ртом. И ни намека на сонливость. Амрай перекатывается с боку на бок, то и дело переворачивает покрывало. Уснуть не удается.

На память приходит та ночь, самая горькая ночь в ее жизни, когда Амброс остудил ее простыню холодной водой. Она нашаривает выключатель, встает, срывает с кровати простыню, подставляет ее под струи душа и вновь ложится, накинув простыню на голое тело. И только теперь она чувствует, как оно пылает. Но дышать становится легче. Она гасит свет, и в темноте вдруг явственно проступает лицо Мауди и проходит вся ее жизнь.

Амрай утешается тем, что сестры опять сблизились. Недавно обе уехали на море, в Рапалло. Как в старые времена. Страшное-иго-фогтов. Она улыбнулась. В памяти ожили детские рожицы Мауди и Эстер. Картины рисовались сами собой. И вот эти девчушки стали тридцатилетними женщинами.

Эстер работает переводчицей. Живет в Берне и сводит с ума мужчин, хочет она того или нет. Мауди в один прекрасный день приняла решение наверстать школьное образование и получить аттестат. Хочет изучать историю искусства. После того как отыскала в подвале запыленные книги Амброса, она влюбилась во фламандскую живопись.

И все же Амрай по-прежнему что-то тревожило, хотя она не могла не заметить, насколько изменилась Мауди в последние месяцы. Она стала более спокойной, покладистой. Она идет на компромиссы, которые год назад и помыслить было невозможно. По ночам уже не пропадает, городские сплетники перестали ее срамить. Но она все время какая-то усталая, Амрай не могла понять, почему. Казалось, в ней что-то угасло, чего-то не стало, будто померкло свечение души. Создавалось впечатление, что она решила стать совершенно нормальной женщиной.

Так проходило время бессонных ночей. Но время казалось Амрай ложно понимаемой мерой отсчета. Настоящее — бесконечно, а прошлое длится не дольше мгновения.

Амрай снова переключилась на Георга, она размышляла о том, что ему посоветовать. Стоит ему продавать своих буренок, меняя их на вошедших в моду коров шетлендской породы, или нет. Остановившись на мысли, что Георг никогда не сможет расстаться со своей престарелой Гундис, Амрай задремала.

(Битва анлегов) Асфальт размяк, солнце весь день заключено в ржаво-красный ореол. Пахотная земля превращается в пыль, урожай загублен. 27 июля городские власти запретили мыть автомобили водопроводной водой и рекомендовали экономно расходовать ее. Тот, кто будет поливать свой сад, понесет наказание вплоть до ареста. А метеослужба дает антициклону еще пять дней сроку.

Четверг. Раннее утро. Тускло светает. Накануне в пойменных лугах у Магдалинина леса, близ старицы Рейна, четверо мужчин устроились на ночлег в спальных мешках. Один из них уже на ногах, он собирает хворост для тлеющего костра. Костер разгорается, и мужчина ставит на огонь котелок с водой. Потом, пнув носком сапога спящих, он будит их, и они выползают из мешков. Это — почти еще мальчики, они коротко острижены, каждому не больше двадцати лет. На них серо-зеленые майки и трусы. Проворно и безропотно они тут же облачаются в униформу. Тот, что поднял их, значительно старше, ему, скорее всего, за тридцать. Он не из их числа. На нем одежда какого-то полувоенного типа и армейские сапоги времен Второй мировой войны. Но он их предводитель, это очевидно.