Нодир Норматов - Если я когда-нибудь стану муравьем…

…Берег горной реки. Рядом — желтая степь. Мальчику одиннадцать лет. У него черные глаза и побуревшие, выгоревшие на солнце волосы. Он косит горную полынь «дикий веник». Чуть поодаль бродит ишак, маленький, длинноухий, с круглыми детскими глазами.

На загривке у ишака ранка, стертое место, куда чаще всего тыкают острой погонялкой. На эту ранку без конца нападают оводы. Ишак прядает ушами, вздрагивает. Оводы не отстают. Тогда он вдруг падает на спину и катается по земле. Мальчику жалко ишака. Он собирает в большую охапку скошенную полынь, устраивает ее на спине ишака. Пора ехать. Он садится позади охапки. Горький и теплый запах полыни ласкает ноздри, чувствуется еще острее. Будто снова слышит он над ухом мягкий голос матери: «Веники-то уж давно не годятся. А завхоз такой скряга — новых не дает. Тут бы и железные веники стерлись».

Медленно тронулся ишак. Не доходя до арыка, он остановился. На берегу лежит куча кизяка. Ишак так долго обследует и нюхает ее, что мальчик теряет терпение. Голыми пятками он бьет по упругим бокам, но ишак не двигается с места.

С возмущением мальчик размахивается погонялкой и тычет в самую ранку на загривке. Ишак взвивается на дыбы, как арабский скакун, и, рванувшись вперед, прыгает через арык. Мальчик, потеряв равновесие, соскальзывает в песок. И хотя ему не больно, он плачет. От того, что ишак его сбросил. Вставать ему не хочется. Он долго рассматривает муравейник в траве, откуда-то сверху прямо на него пикирует жук и гудит рассерженно. Вокруг тишина, если не замечать стрекотания цикады, которую слышно с другого берега арыка. Вот уж и совсем не больно. Теперь он лежит на спине. Небо чистое, солнце скоро сядет. А в последних лучах его парят два ястреба. Он следит за их полетом. Они летят в сторону Черных гор. Потом поворачивают к Белым горам и тихо растворяются в синеве.

Зачарованно заглядевшись на горы, он встает с места. Оказывается, там, где солнце всходит, — Белые горы, а где заходит — Черные.

С того дня он начинает думать и о солнце, и о горах, и обо всем, что видит вокруг. И всю жизнь с удовольствием вспоминает запах полыни, горький, теплый запах полыни, нагретый за день песок. Этот мальчик — я. Но, к сожалению, это все уже прошло, давным-давно это все позади.

— Не печалься, — тихонько говорит мне муравей. — Когда ты тоже станешь муравьем, ты обязательно вернешься к тем дням и душа твоя сольется с мирозданием. Ладно. Лучше ты расскажи мне, что тебя волнует сегодня. Об этом расскажи. Так мало уже осталось до захода солнца.

— Ну что ж тебе рассказать? Что ты, золотая рыбка, что ли? Ты ведь не можешь исполнить мои желания… Понимаешь, я не привык делиться горем. Поэтому и друзья и враги считают меня скрытным.

— И все-таки, попробуй рассказать мне о своем горе, — мягко, но настойчиво попросил муравей.

— Ну, если уж говорить правду… меня мучает ответственность за свои слова. До сих пор мне стыдно, что восемь лет тому назад я написал лживые хвалебные слова про одного человека для того, чтобы мне дали отдельную квартиру. Хотя она и так полагалась мне по очереди. Понимаешь, я назвал его «глубокоуважаемый», хотя прекрасно знал, что никто его не уважает. Теперь это слово «глубокоуважаемый» берет меня по ночам за горло и душит: «Как мог ты предать меня? Отдал этому подлецу… Почему ты так обесценил меня?» Я просыпаюсь и думаю: откуда во мне это свойство — предавать самого себя? Этот сон повторяется уже восемь лет. Скажи, когда-нибудь я избавлюсь от него?

— Нет, это у тебя никогда не пройдет. Мудрые люди считали, что уценить слово, сделать его фальшивым — тяжелейшее преступление. Ну ладно. Я еще поговорю об этом, когда мы все соберемся, — может быть, и удастся как-то оправдать тебя.

— Знаешь, ведь не только слова на меня обижались, чувства тоже. Однажды в чужом городе, где никогда не бывал раньше, встретил я красавицу. Она была прекрасна, как… ну, не знаю… как сверкающая луна! Интересно, что я сразу узнал ее! Хотя никогда, ни разу в жизни не встречал ее раньше. Мне показалось, что я знал ее всегда. Может быть, тысячу лет. Я узнал ее по глазам. И глаза ее рассказали мне все. Все, что было между нами тысячу лет назад. И ты знаешь, что самое поразительное: она тоже узнала меня!

Мы разговаривали без слов.

И вдруг я опомнился. Ведь у меня жена, дети. Как я могу позволить себе чувствовать все это, то, что сейчас безмолвно происходит между нами. И я устыдился. А может быть, побоялся, что я, такой сильный, такой самостоятельный, навсегда попаду в плен к этой родной мне душе.

И я взнуздал свои чувства.

«Нет, это минутная слабость, — сказал я себе. — Стоп. Назад! Это сейчас пройдет»!

«Ложь! — кричали мне мои чувства. — Ты струсил!»

И до сих пор стыд за это преследует меня. До сих пор, постоянно и неотвязно. И мне нечего себе сказать.

— Знаешь, такое чувство не одного тебя преследует, — заметил муравей.

— Да, и вот что еще… — торопился я. — Наверно, из-за всего этого сердце мое стало каким-то трусливым и неспокойным.

— С виду ты никак не похож на труса. И в душе твоей, по-моему, нет страха.

— Нет, — покачал я головой, — это не так. Недавно один мой знакомый прямо в глаза сказал мне, что я трус. Он сказал это, чтобы поссориться со мной. Но я доказал ему, что я не трус, — знаешь, как я ему вмазал!

Но в тот вечер, вернувшись домой, я вдруг понял, какую глупость сделал. Ведь на самом-то деле я, конечно, трус, я же чувствую постоянный и неотвязный страх в своем сердце.

Скажу тебе причину: дом мой стоит на углу улицы, двор открытый, автострада рядом, и я все время боюсь, что дети мои, играя, попадут под колеса. Прошлым летом единственный мальчик нашей соседки упал в люк и погиб там. Ему было два года. И вот когда я услышал, как рыдала эта женщина, в сердце моем поселился неистребимый страх.

Недавно жена сказала мне удивленно, выключая телевизор: «Оказывается, в мире больше боеприпасов, чем продовольствия». И посмотрела на детей. Теперь я боюсь и за нее. У нее бывают приступы астмы. Ей совсем нельзя волноваться, от волнения она задыхается. Ну что тебе еще сказать, друг ты мой, муравей? Вот солнце уже заходит, время наше кончается.

— Я не знаю, как вылечить тебя от страха. Ожидающий беды уже в беде. Я посоветуюсь. И если мы все вместе найдем выход — я обязательно найду способ сообщить тебе. Прощай, мой дорогой, — сказал он и скрылся.

С тех пор я больше никогда его не встречал.

Каждое лето, когда я приезжаю в родной кишлак, обязательно прохожу мимо кладбища. Ищу райскую травку. Внимательно разглядываю каждого муравья — не тот ли? И вот прошло уже несколько лет, но никто пока ничего мне не сообщал.

И знаете, я уже и не жду. Потому что ведь я тоже когда-нибудь потом в конце концов стану муравьем и тогда мы с ним встретимся.