Вадим Живов - Двойник

Он был в полном порядке. Да, в полном.

И все же свербело что-то в душе, что-то подзвякивало, дребезжало.

Что?

«Борщевский».

«Найти…»

Герман Ермаков и Шурик Борщевский были лидерами на курсе — оба высокие, самодостаточные, выделяющиеся из студенческой массы, как щурята в стае мальков. Борщевский — стройный блондин с красивым равнодушным лицом, эгоцентричный, не скрывавший своего безразличия ко всему, что не касалось его. И это странным образом вызывало к нему уважение, заставляло искать его расположения даже тех, кому оно совершенно не нужно. Все девчонки на курсе млели от его вьющихся волос цвета спелой ржи и длинных ресниц, затеняющих голубые ленивые победительные глаза. Он всегда был модно одет — в фирменные джинсы, в замшу, у него единственного на курсе была машина — белые «Жигули»-«шестерка». Мать его работала в Минздраве, отец был начальником отдела в Министерстве внешней торговли, жили они в высотке на площади Восстания. Побывавшие дома у Шурика однокурсники, выросшие в коммуналках, в хрущовках или, кому повезло, в тяжело выстраданных родителями кооперативах, от его квартиры балдели: два туалета, комнат не считано, потолки не доплюнешь. Но таких было раз-два и обчелся. Шурик жил своей жизнью, в университетские аудитории он приносил отсвет этой жизни с валютными барами и приемами в иностранных посольствах, хай-лайф.

Герман, смуглый брюнет с узким худым лицом, с длинными, по моде тех лет, черными волосами и сросшимися на переносице бровями, с холодноватым взглядом серых внимательных глаз, не любил выделяться, но все-таки выделялся

— сдержанностью, даже замкнутостью, которую многие принимали за высокомерие. Уже тогда, в восемнадцать лет, он был взрослым, как все люди, у которых не было беззаботного детства. Отец его, доктор технических наук, ведущий авиаконструктор в ОКБ Сухого, тяжело заболел, когда Герману было четырнадцать лет, и вскоре умер от рака. Зарплаты матери, старшего научного сотрудника в НИИ авиационного приборостроения, вполне хватало на то, чтобы прокормить и одеть сына. Но смерть мужа обострила в ней страх перед нищетой, пережитой в молодости. Герман сказал, что пойдет работать на «Москабель» — там нужны прессовщики, он узнал. Мать одобрила. Решение сына ей понравилось, но она и виду не подала. Она воспитывала сына в строгости, которую Герман со жгучей мальчишеской обидой принимал за равнодушие к нему.

Только много позже он понял, что это не было равнодушием. В 1932 году родителей матери, зажиточных псковских крестьян, раскулачили, потом посадили. Она оказалась в детдоме в Иркутской области, окончила техникум, работала электриком на шахте «Александровская», где добывали мышьяк. Заболела туберкулезом правого легкого, чудом вылечилась, поступила в Московский авиационный институт, в котором читал лекции профессор Ермаков. С замужеством пришла материальная обеспеченность, но призрак голода преследовал ее всю жизнь. Даже защитив кандидатскую диссертацию, она постоянно занималась разными приработками: шила на продажу шапки из кроличьего меха, вязала по заказам трикотажные вещи на специальной машине, сотнями покупала на Птичьем рынке по пять копеек только что вылупившихся, инкубаторских, цыплят и выращивала их на даче. В сыне она воспитывала самостоятельность, как бы приуготовляя его к жестокости лежащей перед ним жизни.

По тогдашним законам подростков на работу не принимали. С присущей ей решительностью мать пошла в комиссию по делам несовершеннолетних при райисполкоме и заявила, что сын курит, выпивает, водится с бандитами и состоит на учете в милиции. Ни с какими бандитами Герман не водился, но в милицию действительно однажды попал. С год назад он с тремя такими же, как он, малолетками, из любопытства и привлеченный запахами, пробрался на территорию соседнего хлебозавода. Сердобольные работницы щедро одарили пацанов горячими батонами, навалили в миску повидла. Это было офигенно вкусно. С батонами за пазухой они перелезли через забор и попали в руки дружинников. Малолетних преступников доставили в милицию. Дежурный по отделению сплавил их инспектору уголовного розыска лейтенанту Демину. Тот сделал расхитителям социалистической собственности строгое внушение и отпустил с миром. Но запись о приводе осталась. Ее и выставила мать как главный козырь. Члены комиссии посовещались и пришли к выводу, что трудовой коллектив завода «Москабель», предприятия коммунистического труда, окажет благотворное влияние на отбившегося от родительских рук подростка.

Детство кончилось. В пять утра требовательно гремел будильник, с шести до девяти — смена в изолировочном цеху «Москабеля», к десяти Герман успевал ко второму уроку в школе. Так и получилось, что английскую спецшколу он окончил, как тогда говорили, без отрыва от производства.

В МГУ, среди дорвавшихся до вольной жизни студентов-сверстников, вчерашних школьников, с их пьянками, разговорами о бабах и пустопорожними спорами о политике ему было скучно. Как и у Борщевского, у него была своя, параллельная учебе, жизнь, о которой никто не знал: еще со школы, со знакомства с Василием Николаевичем Деминым, он был внештатным сотрудником Московского уголовного розыска, отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, куда из райотдела перевели старшего лейтенанта Демина.

В то время, в начале 80-х годов, в газетах о наркомании не писали. До героина и тяжелых наркотиков еще не дошло, в ходу были «травка», среднеазиатский «план», разного рода барбитураты и «стекло» — десятипроцентный раствор морфия. Торговали ими на «точках». Внедрением в эти притоны, выявленные милицейской агентурой, Герман и занимался по заданиям Демина, у которого был на связи. Ему нравилась эта скрытная, опасная, требующая постоянного напряжения работа. После школы он хотел поступать в Высшую школу милиции, но туда брали только после армии. По совету Демина Герман пошел на юрфак МГУ с расчетом на то, что с дипломом юриста его возьмут в милицию, что позже и произошло, хоть и не сразу, а после многих хлопот. Решило дело то, что к власти пришел Андропов, взявший курс на укрепление трудовой дисциплины и борьбу с экономическими преступлениями, а для успеха этой борьбы были нужны молодые грамотные специалисты, не погрязшие в коррупции.

Все пять лет, начиная с первого курса, Герман получал повышенную стипендию. Для него это был вопрос не престижа, а материальной независимости. Нельзя было и помыслить просить у матери деньги на карманные расходы — нарвешься лишь на презрительный взгляд. Зарабатывал сам — литейщиком, штамповщиком, сортировщиком на «Москабеле», ночным сторожем, уборщиком. Однажды в случайном разговоре в пивной прослышал про мытье окон в магазинах и учреждениях — платят вроде неплохо. Взял справочник, начал обзванивать магазины. В десятом сказали: приезжайте. За два дня заработал восемьдесят рублей — две стипендии. Понял: годится. Сделал инструменты из гидровакуумной резины, ребята с химфака подсказали состав моющего раствора. Подобрал бригаду, позвал в нее альпинистов из университетской секции — мытье окон в «высотках» было самой дорогой работой. Дело пошло. За лето Герман зарабатывал по пять-шесть тысяч рублей чистыми, а иногда и по три тысячи в месяц. По тем временам, когда зарплата в двести рублей считалась приличной, деньги немалые. Но взятого в учебе уровня он не снижал. Это было бы расхлябанностью, а расхлябанности Герман себе не прощал. Он уже тогда понял: если хочешь чего-то в жизни добиться, нужно вкалывать, а не валяться на диване. Он не мог бы сказать, чего хочет добиться, но твердо знал, что это будут большие деньги, а не те гроши, которые он зарабатывает на мойке окон. Такие большие, чтобы о них не думать.