Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

И все же я опасалась, что когда-нибудь он станет похожим на своего отца. Еще в тот первый раз, когда я познакомилась с его отцом, он поглядел на меня так, будто спросил: «А квартира у тебя есть?»

Его взгляд выражал саму доброту и благосклонность, но в то же время рылся во мне, словно я была гардеробом с одеждой. От этого человека исходила нечеловеческая самоуверенность. Он маленькими глотками пил кофе, и мне становилось ясно, что кофе обладает ценностью именно потому, что он его пьет. Его округлый живот придавал ему нечто чарующе детское, курил он с наслаждением преуспевающего добряка, его брюки выглядели до странности безукоризненно отглаженными. От него веяло спокойной силой очень практичного человека, что было характерно и для Андрея, и я затруднялась определить, где кончается кресло и где начинается его отец — настолько они сливались.

Я боялась за Андрея, потому что для него отец служил символом подлинно современной личности. И меня угнетала откровенность, с которой Андрей говорил о себе, говорил так, словно меня и не было…

Комната, утонувшая в синем сумрачном свете, походила на огромный аквариум, на морское дно, где все нереально. Мне хотелось, чтобы он погладил меня по бедру, заставил разозлиться, как всякую женщину, которая одновременно и обороняется и покоряется. С вокзала доносились гудки локомотивов, Андрей выглядел усталым, готовым умереть за свои взгляды. Да, я боялась, и от страха у меня волосы, казалось, вставали дыбом…

После подобных разговоров я всегда испытывала невероятно сильное желание увести его в театр или снова пригласить моих поэтов… Они прочли бы свои хорошие и плохие стихи, которые кто-то ведь должен услышать…

Андрей неуклюже поднимался и в дверях вежливо целовал меня, он был настолько обаятельным, что я не могла удержать в памяти выражения его лица.

— Это был чудесный вечер, Юлия, спасибо тебе…

Летняя сессия оказалась трудной и для Андрея была очень важной. Мы почти не виделись. Моя нежность доводила меня до отчаяния, целыми днями я только и делала, что дожидалась вечера, а вечером — свидания. В тот четверг зной взбесил меня, и я надела свое белое платье Андрей утверждал, что ему доставляет удовольствие прикасаться к такой белизне. Мне несколько раз пришлось нажимать на кнопку звонка, и, лишь через минуту он открыл мне; на нем были красные плавки, волосы растрепаны. Я протянула ему пачку «БТ», которую купила специально для него, и спросила:

— Упражняешься с гантелями? — после чего резко добавила: — Не улыбайся…

У него и в мыслях не было улыбаться, и в гостиную он вошел лишь спустя полсекунды после меня.

Я не могла видеть его глаза, но мне кажется, что он не испытывал стыда. Девушка лежала на кровати в какой-то нелепой позе — словно гора нависала над простыней. Бедра ее напоминали рыб, неестественно больших и счастливых. Она с достоинством оделась, натянула свои серебристые чулки и, вежливо попрощавшись, вышла вместе с тяжелым запахом «Кристиан Диор».

Я закурила, и боль — без малейшего участия разума — принялась постепенно нарастать как некая высшая сила, как слепое разочарование, как любовь. Андрей внимательно разглядывал двор, палисадник и детскую площадку, огороженную плетеной проволокой.

— У тебя неплохой вкус… — сумела выдавить я, но в голосе дрогнула нотка язвительного сарказма. Мне бы заплакать, а я не могла, тонкие всхлипы раздирали горло, вырываясь без всякой последовательности, как вздохи влюбленных в парке.

Он должен был что-то сделать, что-то жестокое, чтобы дать мне возможность заплакать, и он это чувствовал. В противном случае все было бы кончено, мне пришлось бы уйти. Андрей заговорил искусственно ленивым голосом, который время от времени срывался, будто он у него все еще ломался…

Девушку к нему прикрепили по комсомольской линии — ей надо было помочь, подготовить к экзаменам, но во всем виновата жара и лень этой девицы. Расположившись на диване, она принялась глотать кофе, и Андрей заметил маленькие капельки пота возле черных усиков над ее верхней губой. Как-никак Андрей — мужчина, а она не сделала ничего, чтобы показать, что он — разумный мужчина. Девушка позволила ему поцеловать себя лишь потому, что ей было лень заниматься. Ситуация совершенно естественно сложилась так, что следовало или взяться за учебники, или быть вместе, и девушка предпочла второе. Когда она поняла, что он не случайно сел рядом с ней, устремив бессмысленный взгляд на ее усики, она на мгновение задумалась и, побежденная жарой, потрогала своими белыми пальцами его бакенбарды и тихо произнесла: «Какие светлые…»

Меня не поразил его цинизм, это свойственно мужчинам. Ужасало другое, что Андрей не лгал, он рассказал истинную правду, и, видимо, поэтому-то я и не могла заплакать. Я задыхалась. «Если б у тебя были хоть какие-то чувства к той, тупице…» Во рту у меня загорчило. Мне казалось, на моих глазах происходит нечто неестественное, наигранное, словно оба мы присутствуем на одном из моих литературных чтений. Белое платье прикрывало мою наготу, но я сидела, словно обнаженная. Вся как на ладони, вдавленная в кресло, видимая…

Андрей понимал, что мне необходимо заплакать, так как в противном случае между нами все было бы кончено. И он прибегнул к тому, что я больше всего ненавидела в нем, — он усмехнулся… Противоестественное перенапряжение воли добило меня. Слезы, сладостные и прохладные, будто фарфоровые бусинки, покатились по щекам, намочили губы и шею. Андрей испуганно, словно побитый, подошел ко мне и попытался поцеловать.

— Пойди вымойся, ты грязен…

Через несколько минут он вернулся в чистой белой рубашке, его волосы влажно блестели. Он спешил ко мне, но споткнулся о бахрому ковра, и у меня хватило времени спросить:

— Зубы почистил?

— Нет… — ответил он и отправился в кухню, словно вор, заметающий следы преступления.

В большом зеркале над раковиной я увидела свое лицо, прислоненное к открытой створке буфета. Андрей выжал на зубную щетку чуть не половину тюбика пасты, и я почувствовала, как пена горчит и у меня во рту. Я гладила его по плечу… Мое страдание обессилило меня, и теперь я могла думать только об Андрее, я мучалась из-за него, а это с моей стороны было эгоистично.

— Прошу тебя, перестань плакать, — с полным пены ртом прошепелявил он, и я послушалась. Слезы прекратились, я улыбнулась. Я понимала, что такой единственный, красивый, сильный мужчина должен иметь покорную, слабую жену. И я, несмотря на то, что это противно моим убеждениям, обязана быть покорной. Потому что так же, как мужчинам присущ цинизм, женщинам — слабость… И все же я впервые почувствовала, что необходима Андрею, что без меня он не может, так как находит во мне что-то такое, чем сам не обладает. Я гладила его по плечу…