Нагиб Махфуз - Избранное

Хамданы, зачарованные рассказом Габаля, молчали и лишь поглядывали друг на друга, пытаясь вникнуть в суть услышанного. Потом все взгляды устремились на Хамдана, и тот нарушил молчание:

— Все это надо хорошенько обдумать и прочувствовать сердцем!

— Это не похоже на бредни гашишника. Все в этом рассказе — правда! — воскликнул Даабас.

— Если это вымысел, то и наши права на имение тоже плод воображения, — убежденно проговорил Далма.

— А ты не спросил его, — нерешительно обратился к Габалю Хамдан, — что мешает ему самому навести порядок и почему он доверил управлять имением людям, которые не уважают права других?

Габаль недовольно ответил:

— Нет, не спросил! И не мог спросить! Если бы ты сам встретил его ночью в пустыне и испытал бы робость, которую он всем внушает, ты не стал бы требовать от него отчета и тебе не пришло бы в голову ослушаться его!

Хамдан кивнул головой в знак согласия.

— Действительно, все сказанное достойно Габалауи, но было бы еще достойнее с его стороны самому претворить слово в дело.

— Вы собираетесь ждать до тех пор, пока смерть не избавит вас от позора? — возмутился Даабас.

Поэт Ридван, откашлявшись и робко заглядывая в лица мужчинам, произнес:

— Слова его прекрасны, однако подумайте, куда это может нас завести?

А Хамдан печально напомнил:

— Однажды мы уже ходили добиваться своих прав, и вы знаете, что из этого вышло?

Неожиданно подал голос юный Абдун:

— Да чего же мы боимся?! Хуже, чем сейчас, все равно не будет!

— Я боюсь не за себя, а за вас, — словно извиняясь, сказал Хамдан.

— Тогда я один пойду к управляющему! — гордо заявил Габаль.

— И мы с тобой! — придвинулся ближе к Габалю Даабас. — Не забывайте, что Габалауи обещал ему успех!

— И все же я пойду один и только тогда, когда сам решу! Но я хочу быть уверен, что вы поддержите меня и в нужный момент проявите единение и стойкость.

Абдун с горячей решимостью воскликнул, вскочив со своего места:

— С тобой до самой смерти!

Решимость Абдуна передалась Даабасу, Атрису, Далме и Али Фаванису. Ридван же с затаенным коварством спросил Габаля, знает ли его жена, что он задумал. Тогда Габаль рассказал, как он поведал о своей тайне Балкыти и как тот посоветовал хорошенько взвесить все последствия, как он, Габаль, настоял на возвращении домой и как жена решила идти с ним до конца. Выслушав это, Хамдан, желая показать, что он заодно со всеми, спросил:

— Когда же ты пойдешь к управляющему?

— Когда созреет мой план. Вставая Хамдан заключил:

— Ты будешь жить у меня. Ты мне дороже всех сыновей! Эта ночь не изгладится из нашей памяти, и, может статься, поэты сложат о ней предание, подобное тем, которые они рассказывают об Адхаме. Давайте поклянемся быть вместе и в радости, и в горе!

В этот момент с улицы послышался голос футуввы Хаммуды, который на заре возвращался к себе домой, распевая заплетающимся языком:

Эй, парень–гуляка, хорош ты хмельной,

Креветки глотаешь в соседней пивной,

Идешь, спотыкаясь, прохожих любя,

И нет человека щедрее тебя.

Этот голос лишь на мгновение отвлек хамданов. Тут же они протянули друг другу руки, заключая союз решимости и надежды.

38.

Вся улица узнала о возвращении Габаля. Видели его идущим с мешком в руках. Видели его жену, когда она направлялась за покупками в Гамалийю. Пошли разговоры о его новом ремесле, которым раньше никто из жителей улицы не занимался. Но Габаль избегал выступать с фокусами на своей улице и никогда не показывал змей. Никто и не догадывался, что он владеет искусством заклинателя. Много раз Габалю случалось проходить мимо дома управляющего. Дом казался ему чужим, словно он никогда здесь и не жил. Но воспоминание о матери причиняло ему острую боль. Видели Габаля и футуввы: Хаммуда, аль-Лейси, Баракят и Абу Сари, но ни один не посмел влепить ему пощечину, как другим хамданам. Футуввы лишь ругали его и насмехались над его мешком. Однажды Габаль столкнулся с Заклатом. Тот преградил ему путь, впился в него своими злыми глазами и спросил:

— Где ты пропадал?

— Бродил по свету.

— Я твой футувва и вправе спрашивать тебя о чем угодно, а ты обязан отвечать мне! — прорычал Заклат.

— Я ответил.

— Зачем ты вернулся?

— Зачем, по–твоему, человек возвращается в родной дом?

— Если бы я был на твоем месте, я бы поостерегся показываться здесь, — с угрозой в голосе сказал Заклат. Двинувшись прямо на Габаля, он толкнул его плечом и чуть не сбил с ног. Тот едва успел отскочить в сторону. Вдруг Габаля окликнул бавваб из дома управляющего. Габаль удивился, но подошел к нему. Они встретились, горячо пожали друг другу руки, и старик долго расспрашивал Габаля о его жизни. Потом сказал, что Хода–ханум хочет видеть его. Габаль давно ожидал этого приглашения — самого своего возвращения. Сердце подсказывало ему, что рано или поздно это обязательно случится. Сам же он не считал возможным незваным переступить порог дома, который покинул, рассорившись с хозяином. Кроме того, Габаль не хотел добиваться встречи, чтобы не вызывать подозрений относительно его намерений ни у управляющего, ни у футтвв. Он решил ждать, пока встреча не произойдет сама собой. Однако, едва он переступил порог дома, весть об этом облетела всю улицу.

Направляясь в саламлик, Габаль быстрым взглядом оглядел сад с его смоковницами и высокими тутовыми деревьями, акациями и розовыми кустами. Стояла зима, и сад не так благоухал, как в летнее время, но был весь освещен неярким и мягким светом, который словно просачивался сквозь белые облака.

Поднимаясь по ступенькам, Габаль пытался изгнать из сердца нахлынувшие воспоминания. Когда юноша вошел в залу, там уже сидели ожидавшие его Хода — ханум с супругом. Габаль взглянул на свою мать, взгляды их встретились, и Ханум в сильном волнении бросилась ему навстречу. Юноша припал к ее рукам и стал осыпать их поцелуями, а Ханум нежно поцеловала его в лоб. Чувство глубокой любви и счастья овладело Габалем. Обернувшись в сторону управляющего, Габаль увидел, что тот продолжает сидеть и взгляд его остается холодным. Управляющий лишь привстал со своего места, чтобы протянуть Габалю руку, и, поздоровавшись, снова уселся. Хода–ханум жадно разглядывала Габаля, в глазах ее отражались беспокойство и удивление. Ее сын, высокий и стройный, был одет в дешевую галабею, перехваченную широким поясом, обут в старые, стоптанные сапоги, густые волосы прикрыты выгоревшей такией. Хода готова была заплакать. Глаза ее без слов говорили о том, как тяжело ей видеть своего сына, ее светлую надежду, в таком положении. Она предложила Габалю сесть и сама опустилась на стул в полном изнеможении. Габаль понял, что происходит в душе ханум, и твердым голосом принялся рассказывать ей о своем житье–бытье на Мукаттаме, о своем ремесле, о женитьбе. Он рассказывал как человек, который доволен своей жизнью, несмотря на трудности. Ходе это не понравилось, и она прервала его, спросив: