Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Ты сам это сочинил, Василий Иванович?— спросила она.

— Нет, где же мне так сочинить. Это старая сказка, ее один из наших написал.

— Тоже из ва… из ваших?

— Нет, он не ходил,— понял Василий Иванович.— Не ходил, нет. Наши разные бывают. Но язык знал замечательно, он один так умел писать нашим языком.

— А у вас другой язык?— Анька даже перестала хлюпать.

— Немножко другой. Почти как обычный, только слова чуть иначе стоят.

— Это как же?

— Ну, вот так: «Людей так много, что существовать необязательно — без того найдется кому сделать необходимое и достойное».

— Ну и ничего особенного.

— Это только кажется. Спи, я тебе завтра еще расскажу,— и Василий Иванович, не слушая никаких просьб и уговоров, отправился к себе на кухню, где долго еще скрипел и кряхтел на старой кровати.

С этого дня он начал читать Аньке стихи на своем языке. В стихах этих почти все слова были как обычные, но другой была, если можно так выразиться, сама мелодия языка: слова стояли не прямо, в ряд, а как бы слегка под углом друг к другу, образуя изломанную, но единственно естественную линию. «И когда легла дубрава на конце глухом села, мы сказали «Небу слава» и сожгли своих тела». Иногда это были довольно воинственные стихи, но и в них речь шла о поражении, о битве, в которой певец проиграл и теперь отпевал павших. «Чу, последний, догоняя, воин, дальнего вождя, крикнул: «Дам, о, князь, коня я — лишь беги от стрел дождя!». Все бегали от дождя стрел, спасались от противника, отпевали убитых — но о том, как воевали, не говорилось ни слова. «Это не наше»,— коротко объяснял Василий Иванович.

— Откуда ты все эти стихи помнишь?

— Как же мне родной язык не помнить,— говорил Василий Иванович.

— Ну, скажи что-нибудь по-вашему!

— Подожди, будет время — скажу.

— Скажи: Анечка, девочка.

— Так ведь так и будет: Анечка, девочка. Слова все те же самые, только смысл иногда другой.

Этого Анька понять не могла и решила, что у Василия Ивановича в долгих скитаниях несколько, как говорили в школе, снесло крышу,— но древние песни ей нравились, а сказки у Василия Ивановича были лучше, чем у Афанасьева. Больше всего она любила историю про петушка и жерновцы. У старика со старухой был волшебный петушок, главная надежда семьи. Он пошел на небо поискать зерна (видимо, на земле его уж совсем не осталось), но вместо зерна нашел жерновцы.

— Что такое жерновцы, Василий Иванович?— спрашивала Анька.

— А это… ну, как бы… Завтра сделаем тебе,— пояснял он, и точно: на другой день по просьбе Василия Ивановича васька Леша с соседнего двора сделал ей деревянные жерновцы, такую меленку, которая вертелась, а от этого терлись друг о друга, перетирая в пыль невидимое зерно, две чурочки покрупней. Так вот, нашел петушок жерновцы, и для того, чтобы делать муку, не нуждались они ни в зерне, ни в ветре. Так и сыпалась сама собою мука, крутилась сама собой меленка, и была та меленка золотая, а сами жерновцы голубые. Ехал мимо злой барин немецкий, увидел жерновцы и отобрал. Почему барин был немецкий — Василий Иванович объяснить не мог.

— А в школе говорят, что всех иностранцев называли немцами,— сказала Анька.

— Нет, это ерунда. Немцы — это немцы. Ну, слушай.

Полетел за барином петушок, сел на барские ворота и кричит: «Барин, барин! Отдай мои жерновцы, золотые, голубые!». Барин приказал кинуть петушка в колодец. Петушок сказал: «Носик, носик, пей воду!» — видимо, к своему клювику ему тоже надо было обращаться отдельно, такой уж был петушок, всех упрашивал, даже собственному клювику не мог приказать. Клювик выпил воду, петушок — видимо, весь раздувшись, но об этом сказка умалчивала,— вспорхнул на барские ворота да как закричит: барин, барин, отдай мои жерновцы, золотые, голубые! Приказал барин бросить его в печку, а он там закричал: «Носик, носик, лей воду!». Вся вода и вылилась, и погасло пламя, и барин, убоявшись таковой мощи сообразительного петушка, отдал ему жерновцы — видимо, потому, что никаких других спасительных применений для носика васьки выдумать не могли. Петушок опять победил не силой, а кротостью. Правда, по логике васькинских сказок петушок обязан был вернуться на пепелище — скажем, за это время барские холопья пожгли избу, а деда с бабой пустили по миру, так они и ходят, и ищут своего петушка, а он вечно скитается, не в силах их найти, чтобы отдать жерновцы. Анька стала рассказывать Василию Ивановичу этот свой вариант продолжения в сквере, где они как раз гуляли с жерновцами,— и васька Леша, который все это слышал, усмехнулся:

— Что, Василий Иванович, а славно ты девочку выучил. Еще чуть — и…

— Ладно вам, Леша,— сказал низкий веселый голос откуда-то сзади; Анька обернулась — и увидела лысого, очкастого.

— Это кто же такие жерновцы сделал?— сказал он, оглядывая анькину игрушку.

— Это Леша,— тихо сказала Анька.— А кто вы? Я вас часто тут вижу.

— Это друг наш, это друг,— залопотал Василий Иванович, на глазах съежившись и почему-то испугавшись. Анька не понимала, с какой стати он боится лысого. Вид у лысого был самый мирный, и разговаривал он с васьками почтительно — совсем не так, как некоторые тетки в подъезде.

— Я вас тоже давно приметил, Аня,— сказал лысый.— Я вам в следующий раз принесу соколок. Знаете, что такое соколок?

— Да я сам сделаю,— закивал Леша.

— Не знаю,— честно сказала Анька.

— Напрасно, очень интересная вещь. Такое как бы яблочко на блюдечке, слышали об этом? Но яблочко не простое, вроде волчка — так по кругу и бегает, удивительные штуки показывает. Сейчас почти уж и перевелись мастера-то. Не у всякого показывает, не всякий и видит.

Леша понурился, словно он-то как раз был не из мастеров.

— А как вас зовут?— спросила Анька.

— Зовут меня Константин Гуров,— сказал лысый.— И если я вам когда-нибудь понадоблюсь, то вот,— он вытащил визитку с фамилией и телефоном, без указания должности или адреса.

— Вы фольклорист?— выговорила Анька, гордясь знакомством с трудным словом.

— Иногда и фольклорист. В общем, завтра же принесу соколок.

Гуров не появился ни назавтра, ни через неделю, но ближе к осени, когда Аньке предстояло идти уже в восьмой класс, вдруг возник ниоткуда, по своему обыкновению. Он извлек из потрепанного портфеля деревянное блюдце, а потом — деревянный шар.

— Что, Василий Иванович,— сказал он ваське, смотревшему на него робко и уважительно.— Запустим?

Дело в том, что Анька прогуливалась на этот раз не одна, то есть не только с Василием Ивановичем, но и с двумя подругами. Василий Иванович на них покосился, но Гуров все понял.

— А что ж, нам посторонние не помеха. Здравствуйте, девочки. Я анин приятель, правда, Аня?

Анька кивнула. Почему-то ей казалось, что Гуров человек неопасный.