Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..

«Значит, уже втянулись в нужный ритм! Да и харча, наверное, килограмма на два поубавилось. Одной строганины за два дня сколько умели…» – подбодрил я себя и огляделся по сторонам. И даже некая необъяснимая омертвелость холмистых берегов, где не было видно никаких признаков жизни: ни зверя, ни птицы – не испортила мне настроения. Тем более, что каждый шаг приближал нас к посёлку. А там – банька! Щи бабы Кати. Полноценный сон в тёплом доме, а не в «Бухенвальде» или у нодьи, как вчера. У нодьи было, даже, пожалуй, получше…»

А через несколько дней – вертолёт! И – домой… К друзьям, родным, мимолётным весёлым подружкам, у которых с охотоведами, вернувшимися с промысла, «Песня о соколе» Алексея Максимыча Горького, всегда почему-то заменяется на «Песню о соболе», отодвигая на второй план восхищение, порою и придуманными, «подвигами» вернувшихся из тайги «соколов».

Хриплое карканье вороны прервало мои светлые, свежие, как ветерок в лицо, мысли.

Птица сидела на голом, корявом суку лиственницы, притулившейся на склоне недалёкого скалистого берега, и нахохлившись, слегка растопырив крылья, по-старушечьи сгорбившись и пригнув голову, то щёлкала клювом и трясла головой, вытянув шею, то, подняв голову, отрывисто вещала о чём-то на своём гортанном, «цыганском» наречьи.

Путь пролегал как раз под этим длинным толстым суком, нависшим над рекой, на котором примостилась чёрная вещунья.

Когда мы приблизились к дереву метров на двадцать, она, легко оторвавшись от ветки, перелетела на другое – выше по склону дерево, и стала внимательно следить за нами.

Собаки лениво подняли головы и снова опустили их, не обнаружив для себя ничего интересного и следуя чуть в стороне от Юрки, который как обычно шёл впереди.

Когда я миновал нависший над рекою сук, «перелётная» птаха, как тень, бесшумно спланировав, опустилась на прежнее место. И вновь, пощёлкав клювом, раза три простуженно каркнула нам вослед.

– Ты смотри, подруга, не накаркай нам какого-нибудь несчастья, – обернувшись, вполголоса, чтоб не услышал Юрка, сказал я вороне и, про себя уже, додумал: «Свой лимит по несчастьям в этом сезоне мы, пожалуй, давно перевыполнили. Найку – потеряли. Меня – чуть под лёд не утащило… Хватит с нас…»

«Видно, скучно тебе здесь одной прозябать, – снова оглянувшись на ворону, но теперь уже не вслух, обратился я к одинокой птице, озирая безмолвные деревья, нечасто торчащие по скалистому склону – Давай, лети за нами – мы тебя выведем к жилью, к людям, к твоим подружкам. Там тебе будет о чём посудачить».

Я ещё раз обернулся на теперь уже отдалённое, пустое дерево с изогнутым, изуродованным ветрами стволом, на котором минуту назад сидела ворона, на белую ровную реку, стиснутую здесь с обеих сторон скалами, на редколесье, на неровную цепочку наших следов, отмеряющих путь, оставшийся за спиной… И мне вдруг стало одновременно слегка тревожно и радостно – оттого, что вот и ещё один промысловый сезон окончен… И мы выходим из тайги, возвращаясь в цивилизацию, в двадцатый век, из своей первобытной жизни…

От этих, в большей степени всё-таки отрадных, чем тревожных чувств, впору было рвануть бегом по глади реки или крикнуть во весь голос что-нибудь бесшабашно-весёлое…

Однако ни того ни другого я не сделал. Резво устремиться вперёд мне мешала немалая тяжесть груза за спиной, а громко заорать я почему-то не решился… Так была хрупка, казалось, вся окружающая нас природа, находящаяся в неком очень чутком оцепенелом равновесии в ожидании весны, что нарушать этот покой чем-то посторонним совсем не хотелось. Мнилось, что неожиданный громкий звук может быть воспринят как команда к чему-то подспудному – когда всё начинает просыпаться, шевелиться, оживать весьма стремительно… Разбудить же раньше времени «хрустальный» мир, который от преждевременного призыва может просто рассыпаться вдребезги, я, разумеется, не желал.

Ускорив шаг, чтобы до минимума сократить расстояние между мной и Юркой, я больше уже не оборачивался назад, оставив всё, что было там, в прошлом, – за своей спиной…

«Движение жизни должно напоминать катящееся колесо, которое только на миг касается земли, снова устремляя вектор своего движения к небу и вперед…»

В ритме своих учащённых шагов, вновь отчего-то вспомнив о вороне, я вполголоса, как бы подстёгивая свой резвый шаг, продекламировал из Николая Рубцова: «Нету дома у этой вороны, и от холода нет обороны…»

В первых, ещё жидких фиолетовых сумерках – впереди, как далёкие звёздочки, приветливо замигали огни деревни, и резко усилился встречный ветер.

Первое обстоятельство ободрило нас, как будто бы чуть-чуть прибавив сил. Второе кроме и без того уже предельной усталости оказывалось дополнительным препятствием в достижении цели. И получалось, что в конечном итоге оба эти обстоятельства почти уравновешивали друг друга. Отчего мы продолжали в том же темпе, размеренно, небыстро продвигаться вперёд, не на таких уже стойких, как утром, ногах. К тому же в отличие от бодрящего утреннего и дневного ветерка этот ветер был тёплым и, судя по всему, нёс на своих необъятных могучих упругих крылах нешуточную метель.

– Вовремя мы успели проскочить, – обернулся ко мне Юрка. – Ветер с океана. Явно непогодину притащит. Замело бы нас с тобой на реке подчистую, опоздай мы с выходом хотя бы на денёк. У такого ветра, чувствую, и на целую неделю ненастья наберётся…

Обращаясь всё ещё ко мне, Юрка смотрел уже на приблизившиеся к нам и зазывно светящиеся жёлтым светом, размером со спичечные коробки, два окна метеостанции, стоящей на скалистом мысу, отчего казалось, что этот игрушечный отсюда, издали, домик висит в воздухе, поскольку чернота скал уже успела смешаться с чернотой небес.

К этому мысу около века назад уже отчаявшуюся и почти погибающую после смерти их проводника – Дерсу Узала, экспедицию Арсеньева, вывели орочи, нечаянно встретившиеся им в тайге…

Казаки, сопровождавшие экспедицию «по картографированию Белого пятна» на карте Российской империи, поставили потом на этом месте – вдающемся своим скалистым боком в Татарский пролив, «Животворящий» деревянный крест, от которого ныне и праха не сыщешь. А вот название мыса – «Крестовоздвиженский», нанесённого на карту, осталось…

– Схожу завтра на метеостанцию, – после долгого молчания снова заговорил Юрка, будто что-то решивший для себя в этот момент. – Узнаю прогноз погоды… Хотя, судя по приметам, сядем мы с тобой здесь, как минимум, на неделю, – без особой горечи от предполагаемой задержки, закончил он, для чего-то потрогав свою густую, красивую бороду, будто решая сейчас её участь. – Да, надолго мы можем здесь, паря, застрять, если пурга закуролесит! – Ещё веселее, и не с таким прерывистым дыханием, закончил он. А я подумал, что, если ветер не переменится, он того и гляди сломает речной лёд…