Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..

У киномеханика что-то там не ладилось с магнитофоном, и, пользуясь затянувшейся паузой, она продолжила.

– Тут ко мне мой ученик, старшеклассник, будущий выпускник нынешнего учебного года, одно время стал регулярно захаживать. Стихи свои показывал. Писать, дескать, стал «под влиянием жгучей любви». Советовался – продолжать ли ему «это творчество»?.. Свои стихи у него были – просто никакие. Высокопарный словесный звон, да и только. Если, конечно, похлеще не сказать. А из Есенина, в тетрадку переписанные, так же аккуратненько, как и свои – хорошие. Вкус, значит, всё-таки имеется… Ну, вот, как-то под вечер он ко мне пьяненький притащился да ещё с собой бутылку портвейна «Три семёрки» принёс. В доме мы одни. У подруги как раз в школе кружок очередной: по «занимательной физике». Она у нас – физик, а я, получается – лирик, гуманитарий… Рассчитал ведь, выходит, всё заранее, ученичок-то мой… Бутылку на стол с таким барским видом поставил, будто это шампанское коллекционное или самый лучший армянский коньяк, многолетний выдержки… Я наблюдаю молча всю эту картину, стоя у печи и кутаясь в шаль. Он «папрёску» закурил и на стуле, за столом, этаким купчишкой расселся, развалясь. А сам даже пальто в прихожей не удосужился снять, только расстегнул его. Да и то для того лишь, пожалуй, чтобы я галстук его нелепый, немыслимо ядовитой расцветки, разглядеть могла. Ему бы ещё жилетку с цепочкой да волосы, намасленные, на прямой пробор расчесать, и точно – купец Иголкин, собственной персоной!

Я ему спокойно говорю:

– Денис, у нас не курят. К тому же, чтобы закурить, надо спрашивать у дамы разрешение. И ещё – воспитанные люди в пальто за столом не сидят.

Он заизвинялся. Даже смутился, по-моему, от такого строгого учительского тона. Папироску прямо об свою ладонь загасил, герой! Соскочил со стула. Я подумала – уйти решил или хотя бы пальто в прихожей снять, а он… целоваться ко мне полез. А от самого, или от пальто его, не то керосином, не то соляркой, не то нафталином прёт. Да ещё перегар с луком – добавляется… Противно – жуть!.. К тому же несёт какую-то околесицу: люблю, дескать, больше жизни. На руках буду носить, до гробовой доски… Ну и тому подобный бред… Сильный, на удивление – к печи меня спиной прижал – не шелохнуться. Даже пощёчину ему влепить никакой возможности нет. Лицо только пытаюсь отвести, да всё равно обслюнявил всю, пока вытолкала его из дома, да бутылку вдогон на снег выбросила. А он сидит на крыльце и плачет горькими слезами. Жалко даже его стало… Такие вот у нас здесь ухажёры…

Девушка опять замолчала, а потом вдруг, светло улыбнувшись, сказала:

– От тебя вот, – она неожиданно, но очень естественно, будто мы были давно знакомы, перешла на «ты», – каким-то хорошим одеколоном пахнет.

– Ничего особенного. Обычный «Шипр», после бритья.

– Ну, значит, здесь, в Ербогачёне – даже обычный «Шипр» необычен, – закончила она.

Очередной медленный танец мы танцевали молча, в окружении двух-трёх пар. И всё это время я ощущал, что держу в руках что-то очень хрупкое, драгоценное. А ещё чувствовал, что нас неодолимо тянет друг к другу.

– Может быть, проводишь меня? – после танца спросила моя партнёрша. – Не хочу больше здесь оставаться… Да и ловить завистливые взгляды местных красавиц, танцующих друг с другом, тоже не желаю.

По её лицу угадывалось, что ей вдруг стало невыносимо скучно здесь. «А может быть, – не только здесь», – отчего-то с грустью подумалось мне.

– А если хочешь ещё потанцевать – оставайся, – не дожидаясь ответа, продолжила она. – Девушки-то, посмотри, какие славные! Глядишь, и подцепишь какую, на вечерок. Только смотри, чтоб местные парни не набуцкали потом, когда пойдёшь провожать… Они не любят, когда чужие к их барышням пристают. А я и одна дойду – здесь недалеко…

Девушки в зале, которых было значительно больше парней, были и в самом деле симпатичные, крепко сбитые, пышущие здоровьем. Верилось, что с любой из них всё может сложиться просто, без душевных вывертов и копаний. И если бы я верил в это на все сто процентов, то, наверное, остался бы.

Меня в очередной раз удивило, что девушка как будто прочла мои мысли, но наперекор им я ответил:

– Да нет, я, пожалуй, тоже пойду…

– Мы даже не представились друг другу, – уже на улице спохватился я. – Меня зовут Олег.

– А меня – Таня… А мою подругу – Тоня. Я вас сейчас познакомлю. Она, должно быть, дома, за тетрадками сидит. Мне её не удалось вытащить в клуб.

Развитие, хоть и неясного, сюжета предполагалось мной всё-таки в несколько ином направлении.

– Вы что-то стали вдруг грустны, мой милый друг, – иронично улыбнувшись и вновь перейдя на вы, спросила Таня. – Жалеете, что покинули местных прелестниц? Если бы я была мужчиной – тоже бы жалела. Ведь многие из них могли бы после танцев пригласить вас… в баньку. Нонче суббота – банный день, все бани во дворах протоплены… И сегодня после танцев многие по банькам разбредутся… Это здесь обычай такой. Кстати, ничего циничного в моих рассуждениях нет. В городе баньку заменяет молодёжи «пустая квартира» – пока «индейцы-родители» откочевали «в прерии» – то есть на дачу. Или подъезд. Грязный и холодный. А в баньке – уже не жарко, но ещё тепло, чисто, сухо, темно. А темнота, как известно, – друг молодёжи. Подумайте – пока не поздно. Со мной ведь – неясные перспективы, никакой определённости… Кстати, в клуб можно вернуться и чуть позже, не так ли?..

– За что вы их всех так не любите? – ответил я на её вопрос вопросом, сам от себя не ожидая такой реплики.

– Да нет, я к ним нормально отношусь. Хотя любви, конечно, не испытываю. Это вы верно заметили… Да и за что их, многих из них, любить? – будто самое себя спросила Таня. И уже, как бы давая анализ ситуации, продолжила: – Объективности ради стоит сказать, я это осознаю и вижу прямо-таки «невооружённым глазом», что здесь хорошего гораздо больше, чем в том же городе. И людей хороших, добрых, независтливых, открытых – больше… наверное. Просто хорошее тут будто бы скрыто под этими огромными снегами или за повседневной серостью жизни. А плохое, корявое – выпукло и лезет изо всех щелей наружу, быстро приставая к незащищённым иммунитетом равнодушия ко всему душам. Вы же видели, как они сегодня все выкобенивались, танцуя эту новомодную заморскую трясучку?.. – В тишине мы сделали несколько шагов, и потом она продолжила: – Но что поделать, я люблю свой заплёванный центр. Люблю ходить в театр. Люблю, когда меня приглашают в ресторан или на выставки художников. Люблю комфорт: тёплую ванну, чистый туалет. Люблю вести по телефону необязательные разговоры с пустыми подругами и малознакомыми людьми. Одним словом, люблю весь этот, может быть, и показушный блеск. Всю эту мишуру. Ещё люблю, отключив телефон, часами валяться на диване и читать интересную книгу… А здесь я уже несколько месяцев и чувствую, как что-то, может быть, самое ценное и невосполнимое в моей жизни, от меня безвозвратно уходит. Молодость проходит впустую, сквозь меня. А ведь такая, как я сейчас, я уже никогда не буду… Помните, как подобные переживания у Ростовой прекрасно описал Толстой… От этого, наверное, от ощущения бессмысленно проходящего времени, самой жизни, и раздражение, и едкая ирония над местными нравами… А самое главное, что я подспудно всё жду, жду, жду чего-то, а может быть, – кого-то, что в одночасье переменит мою жизнь, причём обязательно – к лучшему…