Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)

— Но, великий хан… — воскликнул было Маметкул.

— Нынче мы нападем на город русского царя Чердынь, — повысил голос Кучум. — Воевода Чердыни князь Перепелицын обязательно прибывших казаков в помощь себе попросит. Строгановы отказать не посмеют. А там зима наступит — к нам не добраться. Войска на Чердынь поведет мой сын Алей. А ты, Маметкул, хорошенько готовь воинов для сражений с казаками в будущем году. Так ли я решил, карача?

— Ты, как всегда, мудр, хан, — угрюмый карача низко склонился в поклоне.

— Война потребует больших расходов, — проговорил Кучум. — Повелеваю — дань со всех сибирских улусов брать двойную!

— Великий… — промолвил робко один из приближенных. — Люди и без того стонут, трудно их держать в повиновении.

Взрыв ярости вдруг потряс Кучума.

— Сечь до смерти! Жечь огнем! Рвать лошадьми всех, кто ропщет, кто не повинуется! Пусть реки заполнятся кровью, а солнце навсегда потонет в дыму, но Сибирь будет покорна мне!

Около двух десятков малых, средних и больших стругов с поднятыми веслами и убранными парусами покачивались на воде.

А на берегу строгановские попы служили молебен. Перед ними было выстроено все казачье войско, 500 с лишним человек. Одеты они были по-разному, кто в казацких кафтанах, в мужицких зипунах и поддевках, в войлочных и бараньих лохматых шапках, простоволосые, но все здоровые, могутные, хорошо вооруженные — при саблях, здоровые, могутные, хорошо вооруженные — при саблях, пищалях, за кушаками — ножи, сбоку — пороховницы.

В разных местах покачивались на древках иконы и казацкие знамена, под которыми стояли бывшие холопы челядь бояр, обнищавшие крестьяне. Вся эта деклассированная вольница уже хмелела в предчувствии богатой добычи. Ермак, Иван Кольцо, другие атаманы и есаулы стояли впереди под иконой-знаменем дружины, на которой архангел Михаил, одетый в доспехи русского воина и восседавший на крылатом огненном коне, поражал копьем дракона.

Все трое Строгановых и Ермак прошлись перед казачьим войском, остановились.

Из-за лабаза вышло человек 50 стрельцов во главе с Анфимом заворихиным. Встали с краю.

— Эт что? Ваши приглядыши за мной будут? — спросил Ермак.

— Ты что, Ермак Тимофеич! — Семен Строганов обидчиво покачал головой. — Проводники и помощники тебе. Пушницу, всякий ясак с ними отправлять нам будешь… Ну, с Богом. Снарядили мы дружину твою вроде справно, а коней, сколь потребуется, тама брать будешь.

— До зимы с Кучумкой, глядишь и разделаешься, — сказал Никита.

— Грузитесь, — буднично сказал старший Строганов, опираясь на костыль.

Один за другим переполненные людьми и снаряжением струги выгребают от пристани на стремнину, там распускают паруса и убирают весла. Ветер ходко гонит лодки вниз по течению.

На последний струг садятся Ермак с Иваном Кольцом. Ермак оглянулся, снял шапку.

Трое на берегу стояли недвижно Лишь старый Семен чуть качнул бородой.

Подбегает стрелец, подает свернутую в трубку грамоту.

— От чердынского воеводы князя Василия Перепелицына.

Максим берет грамоту, разворачивает.

— Чего там? — спросил Семен.

— Кучумов царевич Алей к Чердыни подступил. Воевода помощи просит… Ермака-де пришлите с казаками.

— Ишь, прознал уже, царская лиса… Да иначе, отобьется как-нибудь Васька, — сказал Семен.

Струги меж тем уплывают все дальше. Вот уже передние стали уходить за излучину.

— А этот Ермак-то… Узнал я его, — усмехнулся вдруг Семен. — Ермошка эт Тимофеев, беглый холоп наш.

Никита вскинул изумленно брови. Максим произнес:

— Разбойничек разбойничками и верховодит!

— Надо ж бы тогда… в цепи его! — воскликнул еще раз Никита.

Семен Строганов усмехнулся:

— А вот погромит Сибирь — тогда и в цепи. Да и вернется ли еще он из Сибири-то поздорову? Одно дело — зима лютая, а к тому же силенок-то у Кучума поболе, чем я ему сказывал.

Последний струг, на котором плыл Ермак, скрылся за поворотом реки.

…И вот уже икона-знамя Ермака — одетый в доспехи архангел Михаил, поражающий с коня извивающегося дракона, медленно плывет вдоль диких и пустынных таежных берегов…

Плывет медленно на фоне таежных зарослей икона-знамя Ермака — архангел Михаил, поражающий копьем дракона, дикие берега оглашает казачья песня:

Падают и падают в воду десять пар черных весел. Медленно движется против течения тяжелый речной струг. За ним второй, третий — всего двадцать судов. Половина за них легких, 6—12 загребных весел, остальные тяжелые, двадцати-весельные. В легких — по двадцати человек, в тяжелых — до сорока и более. Да в каждом всякое боевое снаряжение и продовольственный припас — суда низко осели. На стругах поставлены паруса, но они еле полощутся, потому спины гребцов взмокли.

Еще весело палит солнце, но кое-где на берегу светятся желтые верхушки берез, несильный ветерок срывает отжившие листы и сорит ими в воду…

— Меняйсь! — звучит команда пятидесятника, и гребцы садятся к котлу с кашей, уступив весла другим казакам.

…Один желтый листок упал в чашку с кашей, стоящую перед Ермаком. Он взял листов, повертел в пальцах.

— Хлебнем нынче, однако, мы зимовой-то службы.

— Не опасайся, Ермак Тимофеевич, до зимы ишо далеко, а Кучумово царство уж рядом! — взмахнул ложкой Заворихин. — Маленько вверх подняться по Чусовой, да по Серебрянке-реке верст с полтораста ишо…

— Маленько! — подал голос Мещеряк.

— За недельку доскребемся, — уверил Заворихин. — Там большие струги придется бросить, а малые на руках перенести в речку Баранчу… Десять верст всего. А та Баранча уже вниз, течет, в Сибирь, в Тагил-реку вливается. А Тагил — в Туру, а Тура в Тобол, а Тобол в Иртыш… И тут тебе и Кучум!

— Тагил — в Туру, Тура — в Тобол… Тьфу ты, язык сломаешь, — бросил ложку Мещеряк. — А сколько всего вниз-то пути?

— Да там-то всего ничего, верст тыщу, с крюком.

— А крюк-то велик ли?

— Да не-е, верст двести, с крючочком.

— Што это все пути в Сибири с крючочком?

— Для точности.

Ермак поправил накинутый на плечи охабень красного сукна, прошел на нос струга, поставил ногу на борт, вглядывается в даль.

Туман, моросит дождь.

Струг тряхнуло. Люди привскочили, и сошедшиеся с обоих берегов кедровые ветки скинули с них шапки.

Казаки попрыгали в стылую воду.

Под днища подсовывали ослопья.