Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)

— Ну, а дальше что? — опять спросил я, когда Петя замолчал.

— Дальше? А дальше свадьба была. Ох и свадьба — на весь Токсуй! Знаете, как шоферы умеют веселиться? Такой народ!

Конечно, завидовали все Васе, словно только теперь рассмотрели, что за девушка наш бухгалтер. Да было уж поздно. И больше всех переживал, конечно, Петя Кравцов.

— Не горюй, Петро, — крикнул ему какой-то остряк, — мы и тебе скоро подыщем главного бухгалтера. А сейчас, считай, что Говорков обошел тебя случайно.

— Уж больно часто у него «случайности» бывают, — угрюмо отозвался Кравцов.

— Ну, такая, как эта, — единственная в жизни…

Все, ясное дело, смеются. А Вася встал и говорит:

— Конечно, мы случайно встретились на дороге. Но полюбили друг друга не случайно…

И она — Таня — улыбнулась, встала и — ведь что за девушка! — не ожидая, когда скажут «горько», поцеловала Васю. Все зааплодировали, подняли бокалы. Только Петя Кравцов смотрел в тарелку.

Вот с тех пор никто и не помнит, чтобы Вася говорил, что в жизни бывают случайности.

Да… А на свадьбе мы погуляли славно. Сам Терентий Павлович поздравил Васю, а потом удивил всех нас: такого отплясал трепака, что пол ходуном ходил.

Последние слова Петя договорил, когда машина остановилась в Токсуе. Девушка выпрыгнула из кабинки и подошла к кузову:

— Петенька, посиди здесь, покарауль консервы, я сбегаю за подводой, — и, бросив ему на колени косынку, точно и ее нужно было караулить, убежала.

Петя опять смутился и стал неловко запихивать косынку зачем-то в карман. Я незаметно улыбнулся и подумал, что и мой разговорчивый попутчик нашел, видимо, своего «главного бухгалтера».

— Ну что ж, товарищи-сограждане, значит нет больше желающих выступить? — спросил председательствующий Аким Михеев, первый кузнец в назаровском колхозе, и тряхнул рыжей бородой, хранившей, казалось, жар кузнечного горна.

— Значит одно предложение — предупредить бригадира Федора Крутоярова за нехозяйское расходование кормов? — спросил он, немного помедлив.

— Пропивал он корма-то, — послышался несмелый голос конюха Ивана Прядухина, на редкость тихого и неразговорчивого человека. Только в исключительных случаях он говорил одно-два слова.

Обычно на собраниях старик Прядухин сидел с полузакрытыми глазами, и было непонятно — спит он или бодрствует. Время от времени, заинтересовавшись чем-то, конюх быстро открывал глаза и делал движение, будто сбрасывал с себя сон, а потом медленно погружался в свое обычное состояние.

— Я ведь сам надысь видел: экий возище навалил с колхозной скирды кому-то из райцентра… — добавил Прядухин после продолжительной паузы.

— Это еще доказать надо. До-ка-зать! — вскакивая со своего места, крикнул Семен Вершин, весь вечер рьяно защищавший Крутоярова. — Что его слушать, ну что его слушать? — выкидывал он в сторону Прядухина руку с зажатой в кулаке мохнатой лисьей шапкой и сильно задирал вверх острое рябоватое лицо.

— Пропивал! А ты, коли видел, чего раньше молчал?.. Наговоры это. Крутояров ему для личного покоса не тот участок отвел, какой хотел Прядухин…

— Покос, верно, плохой отвел, — тихо сказал Прядухин, что-то сосредоточенно рассматривая на полу между ног. — Да я не за покос говорю…

— Молчал бы уж, чем говорить, — покрыл Вершин басом робкий голос конюха. Непонятно было, как маленький щуплый человек мог издавать такие звуки. — Молчит весь год, а потом скажет, как в лужу…

— Но, но! Без выражениев тут, — строго постучал кузнец Михеев огрызком карандаша по столу и сердито тряхнул бородой. — Уймись, Вершин, говори дело. У тебя не язык — чисто пропеллер, аж в ушах колет. Ты, Прядухин, какое предложение вносишь?

Прядухин испуганно заморгал глазами и посмотрел вокруг.

— А я что? Я как все, Аким Спиридонович. А только сено он…

— Наветы это, говорю… Пустые слова! Доказать надо…

По рядам колхозников вновь заметался приглушенный говор. До истины было добраться невозможно.

Аким Михеев снова постучал карандашом по столу.

— Я, товарищи-сограждане, так думаю: совести надо совсем лишиться, чтобы колхозное сено на водку менять. Этот факт под сомнением. Потом правление должно разобраться. А пока запишем в решении — предупредить Крутоярова. Еще будут предложения?

— Будут! — вырвался вдруг из задних рядов женский голос.

Бритая голова сидящего в первом ряду Федора Крутоярова качнулась, он тяжело повернулся на заскрипевшем стуле и медленно поднял густые, начинающие седеть брови. В его мутных глазах мелькнул испуг, губы дернулись в нервной усмешке.

Варвара Крутоярова, жена Федора, бросив за спину конец тяжелого шелкового полушалка и нагнув голову, шла к столу под удивленными и недоумевающими взглядами колхозников.

— Варвара, сядь! — глухо проговорил Федор, хватая ее за полу расстегнутого полушубка, опушенного по бортам белой мерлушкой. Крутоярова резко повернулась к мужу:

— Пусти! Аль боишься?

Федор разжал пальцы, медленно опустил голову. На его туго обтянутых кожей широких скулах перекатились желваки.

— Будут у меня еще предложения, — тихо сказала Варвара. Она крепко ухватилась за край стола. Полушалок упал на плечи. Гладко зачесанные назад и собранные на затылке в большой узел волосы отливали синевой, Красивое лицо ее осунулось и похудело, глаза лихорадочно блестели.

— Что ж, открывайте свои прения, Варвара Ильинишна, — вежливо сказал Михеев и растерянно погладил подпаленную у кузнечного горна бороду.

— Послушаем, товарищи-сограждане, нашего животновода.

И опять установилась томительная тишина.

— Придется, — хихикнул наконец Семен Вершин и посмотрел по сторонам. — Послушаем… оратора в юбке…

— А ты не егози, — крикнула вдруг ему Варвара Крутоярова и подалась вперед. — Придется уж послушать, о тебе речь поведу. Ну, чего озираешься, чай, не углей тебе на стул насыпали…

Аким Михеев, выполняя обязанности председателя собрания, тотчас постучал карандашом.

— Полегче, Варвара Ильинишна. То есть без выражениев.

— Уж как могу, не обессудьте. Он, Семка Вершин, запутал Федора. Как уж холодный вокруг вился. Мягко стлал, да каково лежать…

Семен Вершин втянул голову в плечи и стал похож на нахохлившегося ястреба. Отвернувшись, он закинул ногу на ногу, положив зачем-то между колен свою лисью шапку.

— Так, значит, Семен Вершин виноват, а не Федор… Ну-ну, давай дальше…

— И дальше скажу, товарищи колхозники. Это верно, корма мы нынче растранжирили в бригаде. Зиме еще конца не видно, а мы уже одонки подскребаем. Я сейчас захожу в коровник — и сердце кровью обливается. Были коровки — на загляденье всему району, а остались — кожа да кости. Сейчас столько внимания животноводству уделяется… Правительство во всем навстречу идет: вот вам, дорогие колхознички, все условия для развития животноводства, не ленитесь только… А мы?.. Ты, конечно, не животновод, Вершин, тебе все равно. Да и неизвестно, кто ты вообще у нас.