Дмитрий Рагозин - Дочь гипнотизера. Поле боя. Тройной прыжок

«Уже есть жертвы?» — спросил Хромов небрежно.

«Говорят, дочь хозяина гостиницы пострадала…»

И тут же она заявила, что гипнотизер по-настоящему воздействует лишь на девственниц, а во всех остальных случаях гипноз — это притворство и с той и с другой стороны.

«Но если так, то зачем ему уменьшать количество подданных, ради какого такого удовольствия на расстоянии?»

«Ты ничего не понимаешь! Ему нужны жертвы, а не послушные автоматы. Ты себе не представляешь, как я боюсь за Настю! Она такая впечатлительная. Я пыталась говорить с Успенским, но ты его знаешь, у него одни древности на уме…»

Ну уж дудки, подумал Хромов, за честь твоей дочери я заступаться не стану, не мой стиль…

Между тем гипнотизер относился к распускаемым о нем слухам с юмором:

«Это неизбежный побочный эффект моей профессии. Я привык. Случаются, конечно, казусы: изгоняли из города, забрасывали камнями, пытались опозорить и даже лишить жизни. Испокон веков глупость расходится самым большим тиражом, особенно облеченная в детективную форму. Не мне вам объяснять, что подлинное слово ничего не стоит, ибо ни на что не годно. Люди хотят, чтобы их вводили в заблуждение, это продлевает жизнь, укрепляет любовь. Когда я не в духе, я становлюсь моралистом. Пусть болтают, хуже, если они умолкнут и, вместо того чтобы точить лясы, начнут точить ножи. Опасность меня радует как подтверждение, что я не утратил остроты взгляда и силы жеста. Когда меня начнут встречать аплодисментами, я уйду со сцены. Где-то там, в будущем, ждет меня тихая, бесславная жизнь частного честного человека: дом с балконом, дочь, песочные часы, но пока у меня еще есть воля, пока я еще владею вниманием публики, я не могу, не смею делать вид, что ни на что не способен. Я вам не какой-нибудь мореплаватель, который, бороздя океаны, натягивая канаты и ставя паруса, борясь со стихиями, только и мечтает о том, чтобы сойти на сушу и, набив трубочку опиумом, забыться на старом диване в бедной лачуге. Я терпеть не могу плавать, но люблю нырять и шарить по дну руками. Из меня получился бы неплохой водолаз, смею вас уверить. Водолаз, который по своей воле лезет в воду, большая редкость! А я могу сколько угодно оставаться под водой, задерживая дыхание…»

Гипнотизер сидел на террасе ресторана «Наяда» в дальнем углу, у балюстрады. Он отложил газету и жестом пригласил Хромова присоединиться к нему. Щелчком пальцев подозвал официантку:

«Зиночка, принесите моему молодому другу гамбургский суп из угря и пеламиду по-флорентийски!»

Хромов был несколько ошарашен таким обращением, но вынужден признать, что, будь его воля, он заказал бы сегодня именно это. А раз так — на что обижаться?

«Вы извините, что я распоряжаюсь, — сказал гипнотизер. — Знаю, многие меня осуждают. Говорят, что я слишком много беру на себя, влезаю в чужие заботы, но такой уж у меня характер, ничего не могу поделать… Вы не находите, что у нее восхитительная фигура? — он ткнул пальцем вслед уходящей официантке и, переведя взгляд на открывающуюся с террасы картину (зеленоватое море, голубоватые горы), добавил: — Я здесь по вашей рекомендации, спасибо, что надоумили, и в самом деле — прекрасный ресторан!»

Хромов не помнил, чтобы упоминал в разговоре с гипнотизером «Наяду», но и памяти своей он не доверял, зная, на какие она способна непристойные фокусы.

Как часто бывает, в жарком плотном воздухе терялось ощущение дали, казалось, протяни руку, и дотронешься до замазанной гуашью шершавой поверхности, оставляя извилистый отпечаток пальца. Плоская ширь.

«Да, — сказал Хромов, — здесь хорошо кормят, хотя и без затей…»

«Оставьте затеи нам, старикам, — прервал его гипнотизер. — Но, честно сказать, мое мнение о городе не изменилось. Я вижу, что здесь, как и везде, можно неплохо устроиться, если иметь средства и уметь их тратить, и только… Согласитесь, этого недостаточно для счастья! Попробуйте вина, кажется, плутовка не обманула, отменный вкус…»

«Вы — гипнотизер?» — в лоб спросил Хромов.

«Я вместо него. Все гипнотизеры — один гипнотизер. Это давно уже не тайна. Об этом пишут Шпигель, Черток, Леонтьев».

Хромов не знал, что его потянуло за язык, но это был единственный шанс узнать правду:

«До вас в гостинице останавливался один человек…»

«Не продолжайте. Знаю — в пятьдесят первом номере. Его убили. Отчасти поэтому я здесь. Так сказать, заместитель покойника».

«И вы за себя не боитесь?»

«Боюсь, но страх — естественное состояние. Конечно, неприятно, если подстрелят из-за угла или удавят в темноте, но — от судьбы не уйдешь, что уж тут мудрить и лукавить. И потом, где бы я ни был, у меня всегда находятся защитники. Вот вы, например. Разве вы не придете мне на помощь, если, не дай Плутон, случится такая необходимость? Впрочем, надеюсь, все обойдется и ваша помощь не понадобится».

Хромов думал, что, вступив в разговор с гипнотизером, придется преодолевать стену недоверия, и ошибся. Гипнотизер охотно пустился в рассуждения о своей профессии. Должно быть, он привык к расспросам и между ложками тыквенного супа непринужденно выдавал обкатанные фразы.

«Во время выступления следует гипнотизировать не тех, кто выходит на сцену, эти уже заранее на все согласны и беспрекословно выполнят любой приказ, а тех, кто остается в зале. Пользуясь тем, что их внимание сосредоточено на вас и вы держите их взгляды, как сотни нитей, в кулаке, можно внушить им, когда смеяться, когда рукоплескать, когда высказывать сомнение, а когда в ужасе откидываться на спинку кресла. В этом секрет успеха. Заставить какую-нибудь дурочку раздеться и прокукарекать или прочесть мысли какого-нибудь оболтуса, у которого их раз-два и обчелся, каждый сумеет. Задача — внушить сидящим в зале и ждущим от вас чуда, что вот эта голая девочка, изображающая курицу, или этот растерянный паренек, которому в голову пришла ваша мысль, и есть то чудо, ради которого они сюда шли, платили за билет!»

Если это так, подумал Хромов, то, судя по кислым отзывам побывавших на представлении, гипнотизер ты плохенький, ну скажем — средний. Теоретик.

Но, словно отвечая на его безмолвную критику, гипнотизер добавил:

«Лично я стараюсь делать так, чтобы зрители уходили с первых моих выступлений не то что разочарованными, но смущенными тем, что не могут дать однозначную оценку увиденному, — понравилось или не понравилось, довольны или возмущены…»

«Но зачем?»

«Видите ли, молодой человек, ничто так не страшит и ничто так не притягивает людей, как неопределенность. Многие приходят вновь и вновь только потому, что надеются, наконец, составить ясное мнение о том, что им довелось увидеть в прошлый раз. А те, кто еще не побывал на сеансе, услышав невнятные отзывы, спешат лично разрешить возникшие у них сомнения. Уж я-то, наивно думают они, сумею распознать что почем!»