Саша Саин - Приключения сионского мудреца

После допроса брат разрешил его матери покормить сына до прихода ментов, которые отвезут его обратно в следственный изолятор. Брат к нему, как мне показалось, относился даже с сочувствием, в особенности к его матери. «Как ты можешь так спокойно и с сочувствием к ним относиться? — не понимал я его. — Меня, например, от злости трясло». — «Это моя работа, это моя деталь, как у токаря, — объяснил мне брат, — кроме того, он во всем признался». — «Можно я напишу статью в „Вечернем Душанбе“ об этом убийстве?» — спросил я брата. «Напиши, вот тебе уголовное дело, прочитай», — протянул мне брат пять толстых томов. «Статья хорошая, интересная, проблематичная и хорошо написана, — согласился всё тот же Маклер из „Вечёрки“. — Только давайте заменим название улиц: Жданова, на, скажем, улицу Н…?! Так и напишем: „На улице Н… нашего города произошло страшное преступление“, и дальше, как у вас… Сейчас „на носу“ праздник — 1 Мая, и название улицы имени видного партийного деятеля-коммуниста Жданова в контексте преступления, согласитесь, неуместно! Согласны?». Согласился и я, что в этот раз Жданов не убил.

«А можешь еще статью написать о нашем следователе? Ты его знаешь — это Ворошуха, — спросил брат, прочитав в газете „Вечерний Душанбе“ мою статью о расследовании им дела по убийству на улице Жданова (улице Н…), где по просьбе брата ни слова не было о том, что это он расследовал. — Он очень хороший парень, — попросил меня брат за „хорошего парня“, — и неплохой следователь, ты с ним поговори».

И вот я сижу перед «хорошим парнем», или наоборот, «хороший парень» — 55 лет, сидит напротив меня в своём кабинете. «Хороший парень» — метр девяносто ростом и при этом умудрился выглядеть, как мешок; лысая голова, как большая среднеазиатская дыня, сверкала, как хромовый начищенный сапог; маленькие сонные глазки; широкие штаны держались на подтяжках. «А, привет, — сонно бросил Ворошуха, когда я вошёл к нему в кабинет, — ну, что тебе рассказать? Пожалуйста, сам почитай, вот тебе уголовные дела». Я понимал, почему Ворошуха, прошедший, как и многие другие работники прокуратуры, сталинскую школу следствия, следственных методов, был хорошим, в глазах брата, «парнем». В отличие от агрессивного Евреинова и остальных, не менее агрессивных и садистских следователей, достоинство Ворошухи было в том, что он имел сонный вид и поэтому казался неагрессивным. Но в статье у меня он получился настоящим Шерлоком Холмсом — профессионал, тонкий психолог, с чувством юмора, с прекрасными человеческими качествами, которого любили и уважали даже подследственные. Я ему приписал качества, которые видел в брате и, к сожалению, не мог о нём написать. «Прекрасно, давайте статье дадим название: „Повесть о настоящем следователе!“ и подпишем от имени Ворошухи», — и в этот раз предложил зам. редактора «Коммунист Таджикистана». «Вы что! — возмутился я. — Ворошуха сам о себе написал?!». — «Ах, да! — разочарованно произнёс любитель красивых фамилий Заречный. — Я не подумал!». Пришлось эту статью от моего имени ему напечатать. Конечно, и фамилия Ворошуха звучала более благозвучно, чем наша. Какая прекрасная фамилия — Ворошуха!

Удовлетворил я и просьбу Марины Алексеевны, и вызвал следующего новатора и передовика производства, изобретателя. На этот раз приехал не высокий, а наоборот — маленький; не здоровый, а наоборот — инвалид, хромой с протезом — 65-летний старый работяга, жалкий на вид, потому что не партийный деятель, как Мельник. Его лекции понравились рабочим, и он был бы доволен, если б не мастер завода Трактородеталь — рыжий маленький сорокалетний татарин не оставил бы такое плохое впечатление о душанбинском пролетариате. Конечно, виноват наивный, доверчивый, добрый, старый изобретатель, которого угораздило «продаться»! И за три часа в путёвке вместо одного часа в действительности — взять и пригласить меня и мастера в ресторан гостиницы «Душанбе», где он разместился. Три часа новатору написал я, а «сливки снимал» мастер: ресторанная еда, водка! Но он еще и «сметаны» захотел и покусился на изобретателя! Когда мы его тёпленького — пьяного старичка, под руки отвели в номер, в этот момент, по-видимому, и перевозбудился мастер! Я собирался уже уходить, как глянь — мастер вначале как бы по-дружески, а потом очень даже серьёзно взял и впился своими устами в шею, щёки, а затем и в рот старого изобретателя! Повалил передовика производства на кровать, и дальше — не будь на то моя и господня воля — отдали б старика! «Почти, как в „Бородино“ по Лермонтову, — подумал я. — Вот замахнулся! — тут же понял я. — Это же обычная Куликовская битва, а евреям обязательно надо спасать русских! Возможно, из-за этого русские и кричат: „Бей жидов — спасай Россию!“. Они же не кричат: „Бей татар — спасай Россию!“. Не надо спасать, когда Россия этого не желает! Не надо мешать любви братских народов!». Но все же вмешался и с большим трудом оторвал «татарского мастера» от русского изобретателя и вывел неудовлетворенного «мастера» из комнаты. Изобретателю велел запереть дверь на все замки и засовы, и больше не быть таким легкомысленным. А то, кто знает, не вернётся ли ночью сладострастный мастер к холодному, так и не понявшему, в какой он был опасности, изобретателю. «А зачем запирать дверь?» — спросил меня наивный старик.

А тем временем я не только «спасал изобретателей», но и прочёл все пособия для поступающих в ВУЗы. И наконец, с дрожью в руках, подал свои документы в приёмную комиссию мединститута! Отец отправился со мной на первый экзамен, по биологии, за меня «болеть». Первое августа 1969 года — я, волнуясь, зашёл в комнату, где за тремя столами сидели экзаменаторы, а на четвёртом лежали билеты, и за этим столом сидела старушка — зав. кафедрой биологии — профессор Буренкова. Её «био-зоологическую» фамилию я узнал позже. В билете были вопросы по ботанике, зоологии, анатомии и физиологии человека, и шестой вопрос — по общей биологии и генетике. У меня это был вопрос о рибонуклеиновых кислотах. Так как этот вопрос я знал хорошо, то стал обдумывать вопросы по ботанике и зоологии. Тычинки и пестики, а также зверушки, могли стать проблемой, если ты не понравишься экзаменатору. И он сосредоточит всё своё внимание именно на пестиках, тычинках, а в моём случае — ещё и на кенгуру. И точно — ему захотелось непременно до миллиметра узнать размер детёныша этого кенгуру. И как я не гадал, он с довольным видом твердил: «Нет, нет и нет!». А за соседним экзаменационным столом громко рыдала девушка лет 17–18 — ей хотели поставить двойку, а она, молодец, всё-таки выплакала себе тройку. «Вот мне бы её умение!» — подумал я. «Ну, так что будем делать с кенгуру? — ехидно и злорадно спросил у меня экзаменатор — доцент кафедры биологии, кандидат биологических наук Мерзаков. Его не биологическую, а звериную фамилию я тоже узнал потом. — Ладно, давайте последний вопрос», — произнёс он с таким видом, что я понял его так: предыдущий вы не ответили, постараемся, чтобы также «успешно» не ответили и на последний. Но это был мой любимый вопрос — генетика, о которой я прочитал не только учебники, пособия, но и много другой литературы, и меня понесло! Начал с истории: от Грегора Менделя, чья фамилия была ещё так нелюбима в Советском Союзе, до Вавилова и наших дней. По-видимому, экзаменаторы заметили, что я так долго отвечаю, возможно, ещё из-за моей неблагозвучной фамилии, которая для Буренковой оказалась интересной. Такую же фамилию имел лауреат Нобелевской премии из Германии. И ещё то, что старший инженер? Буренкова подошла полюбопытствовать, спросив у своего доцента: «Как он отвечает?». — «У него, — ухмыльнулся доцент, — из-за деревьев леса не видно». — «Да? — разочарованно произнесла Буренкова. — Ну, хорошо, расскажите, как происходит биосинтез белка?» — решила она сама разобраться. Всего лишь рассказать о биосинтезе белка! Это значит, всю генетику практически! И меня вновь «понесло в лес» — рассказывать с мельчайшими подробностями: про цепи ДНК, аминокислоты, транспортную РНК.