Саша Саин - Приключения сионского мудреца

«Там уже висят списки групп», — сказала одна, указав внутрь здания института. Основная масса была по 17 лет, на 7 лет младше меня. Они пришли прямо со школы, они не «новаторствовали», как я. «Пойду, — подумал я, — посмотрю с кем я в одной группе». Списки висели на стене, возле деканата лечебного факультета. С трудом отыскал свою фамилию, пятой среди 12-ти студентов и, найдя, окончательно успокоился. Секретарша не обманула — приняли! Оказался одним «русским» среди студентов мужского пола. Получилось так, что меня все русские, украинцы, евреи и другие «русские» отправили от их имени учиться. Как это я так умудрился, остальных «русских братьев» вытеснить? Русский женский пол был представлен немного шире, у одной была фамилия Разумова, у другой — Букашкина, а у третьей — Маликова. «Маликова — не совсем русская фамилия, но и не совсем таджикская, значит, татарка! — подумал я. — Но на безрыбье и рак рыба!». Остальные: Мулюков в самом начале списка, и уже дописано — староста группы. «Он что, из своей мамы уже старостой вылез? Кто его выбирал, что за демократия? Значит, Насиров назначил, принимая „роды“ у мулюковской мамы». Конечно, с моей фамилией не назначают старостой, но мне этого и не хотелось — быть старостой, ведь не на Украине, где быть старостой при немцах хотели многие. Остальные были «простые» таджики и еще две таджички или узбечки. Попробуй, разберись: Камелова — это таджичка или узбечка, или Зухурова? Одно ясно — не еврейки. Две точно русские: фамилия Букашкина слишком подозрительна, или слишком маленькая, как блоха, или слишком большая, как слон, в любом случае, фамилия дана в насмешку. «И в одном, и в другом случае, что с такой делать? Но уж лучше слишком маленькая, чем слишком большая», — решил я. Хотя брат и учил в раннем детстве: если очень большая — можно кастрюлю на голову надеть и за ручки подтянуться! И ещё одна — Разумова, возможно, «больно умная» по-чукотски. В общем, получилось как всегда: в моём купе в поезде никогда не попадались хорошие попутчицы! «Но ведь это и необязательно, я ведь сюда пришёл учиться, а не чёрт знает чем заниматься!». Хотя рядом, смотрю — «маленькая» стоит и тоже, видать, себе что-то ищет! Может это и есть Букашкина? Не Венера Милосская, но и не Квазимода! «А вы не в моей группе?» — закинул удочку. «А вы в какой?» — спросила маленькая. «Вот я», — показал я на свою фамилию. «А вот я», — показала она на соседний список. «Жалко, что не в одной группе!» — усилил я давление. «Ничего, зато рядом», — захихикала «маленькая». «Что будем делать?» — спросил я, как будто с ней пришёл. «Не знаю», — улыбнулась она, и пошла за мной. «Иногда получается, — подумал я. — Как у брата с собаками. Вот, что значит внутренняя уверенность! До поступления так бы свободно себя не повёл, чтобы не проиграть, не получить отказ. А сейчас мне как-то всё равно». Я себя чувствовал, как имеющий миллион, и не мне кто-то, а я кому-то делаю одолжение, что заговорил. «Всегда надо было себя так вести. Сколько бы уже было хороших знакомых, а не только Эсмеральда и „сбежавшая“ кореянка. И та, с Таджиктекстильмаша, не ушла бы. Так как, скорее всего, нарушил бы „обет“ — глупое обещание, данное Роберту. Даже голос не мешает — тихий, но уверенный», — пронеслось у меня в голове.

«Пойдём, посмотрим, как окна моют», — перешел я к практике и перешёл на «ты». «Пойдём», — согласилась она без ломаний. «Хоть бери и веди её в гости! — подумал я. — Но, к сожалению, все дома. Ладно, успею. Я ведь с ней еще не в „одной раскладушке“, так что не обидится, если немножко потерпит. А это кто такая, окна намывает в зелёненьком халатике, как будто у себя дома?! Не большая и не маленькая, зато „чемодан“ гораздо больше, чем у моей спутницы. А главное, намывает методично, спокойно, как своё. Могла бы и у меня окна помыть, не велика барыня!». На меня глянула, головку оторвав от окна, и опять стала намывать.

Брат всегда мне говорил, что у меня взгляд такой — очень пронизывающий, когда я рассматриваю спину женщины. Поэтому они не выдерживают и поворачиваются, по-видимому, какое-то давление ощущают. Вот и эта что вдруг оглянулась? Где у неё надавило? «Пойдём дальше, — сказал я, — здесь справятся и без нас». — «Хорошо, что ты поступил, — сказала мама, — а то Эммочка сказала, что ты не поступишь». — «Я верил, что ты поступишь, — сказал брат, — единственное, во что я не верю, что будешь учиться лучше, чем в техникуме. От себя никуда не уйдёшь. Ну что, может, Динго заберём?» — предложил он. Подходя к зоопарку, почувствовал какую-то вину, как будто совершил предательство. Посмотрел на брата и понял, что у него такое же чувство. Когда стали приближаться к клетке Динго, ощутил сердцебиение. Около клетки стояла толпа в тюбетейках и дразнила Динго. А он стоял у решёток, рычал, лаял и очень, чувствовалось, хотел своих «братьев меньших»! Он выглядел более интеллигентным, развитым и намного добрее их. Они общались с ним, как с соперником: кто кого перелает. Подошли и мы к клетке. Динго мгновенно нас заметил, стал бить хвостом о решетку, нас приветствуя, встал на задние лапы, просунул голову между прутьями клетки! Он продолжал лаять, но радостно! К великому ужасу таджиков, мы просунули руки между решётками, и Динго стал наши руки по очереди облизывать. Таджики, ничего не понимая, что делается, убежали, решив, что мы сейчас Динго освободим, и он с ними расплатится! А мы растрогались и решили Динго забрать. «Ой, как хорошо, что вы пришли! — сказала замдиректора зоопарка. — У вашей собаки гнойное воспаление промежности, но никто не может к нему подойти, чтобы промыть и мазью смазать. Может, вы его подержите?». Зайдя к Динго в клетку, мы сами всё сделали, к радости замдиректора. «Мы его заберём!» — объявили ей. «Да? Ну, хорошо, — нехотя согласилась она. — Конечно, жалко, это самый красивый, крупный экземпляр! Почему-то его родители в два раза его меньше!». — «Потому что она в два раза толще нас», — шепнул я брату. Взяв Динго на поводок, который мы, как будто предчувствуя, прихватили, отправились довольные пешком домой. Километра три было до нас. Динго был возбуждён и рвался вперёд, так что мы за ним еле поспевали. Пройдя километра полтора — полдороги, примерно, брат потрепал его по холке. Динго тут же впился в руку брата, хотя и сразу отпустил, но следы оставил. Мы с братом переглянулись. «Вот тебе — благодарность!» — сказал я. «Пойдём его вернём, — согласился брат, — он непредсказуем».

Две недели до первого сентября пролетели быстро. Получил в библиотеке института все книги, которые немного напугали. Один был толстый учебник по анатомии с атласом: скелет человека, на 700 страниц, каждая ямка на кости имела длинное латинское название. Другой — нормальная физиология на те же 600–700 страниц. Еще гистология не тоньше. Потоньше, но покрупнее, учебники по физике. Не меньше — учебники по «химиям»: органической и неорганической, ещё какой-то коллоидной и биохимии. Ещё толще — по «биологиям»: мед. биологии и микробиологии. От этих учебников практической медициной, которая мне казалось романтичной, никакой романтикой не веяло. Первого сентября нас всех — два потока, по сто «голов» в каждом, собрали в т. н. актовом зале. Начались т. н. недельные установочные лекции. Сидя на этих лекциях с 9 часов до 12 дня не мог понять: «кито» я такой и как сюда попал? Вспоминал Бердичев, приезд в Душанбе, «незащиты» и «защиту» диплома, завод бытовых холодильников, ДОК, тюрьму напротив кибитки и кибитку напротив тюрьмы, ТаджикИНТИ. Все вокруг, за небольшим исключением, 17-летние дети — выпускники школы. Расписание занятий на весь семестр висело около деканата, где замдекана лечебного факультета был «Насер». Одновременно он был ассистентом кафедры анатомии. Не великий медик, имеющий дело с трупами, но ещё и со студентами. Я часто на него натыкался, как и все другие, но старался не «вступить»! К счастью, он оказался ассистентом не в моей группе, которую сегодня на практических занятиях впервые увижу.