Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

Едва голова Ксении коснулась подушки, она несколько раз удивленно хлопнула ресницами, но снова провалилась в сон, повернувшись на бок, спиной ко мне. Я порылся в шкафу, отыскал плотное стеганое одеяло и укрыл сверху, вытащив из-под него сбившийся плед.

Сел не в свое, а в нагретое женским телом кресло напротив, чтобы видеть Ксению — вдруг одеяло сползет, не дай бог, еще продрогнет, да и неудобно — у нее из амуниции только золотой кулон на шее. Почувствовал, что меня не бьет, а колотит от озноба.

Видимо за полгода ничегонеделания, я превратился в изнеженное комнатное растение, которому достаточно небольшой пробежки на ветру с мокрыми после душа волосами, чтобы заболеть. В юности, когда хотел сачкануть от уроков на законных основаниях, долго парился в наполненной горячей, обжигающей водой ванне, а после сидел голый на табуретке перед раскрытым окном, надеясь простудиться. И хот бы хны, ни разу не прихватило. Хотя Петруччо божился всеми святыми, что это наивернейший способ получить больничный — работает на сто процентов и ни разу сбоя не давал. Фантазер…

Не знаю, сколько я спал, но проснулся оттого, что кто — то со всей дури тряс меня за плечи, ругаясь непотребно. Голос доносился издалека, будто извне, а я лежал в обитой поролоном комнате, не соображая, что происходит. Сначала мне почудилось, что случилось землетрясение и неизвестный сердобольный гражданин зовет меня покинуть помещение, чтобы один из лучших представителей человечества в моем лице не погиб под обломками рухнувшего здания. Потом мне представилось, что дом окружили силы правопорядка и главный страж кричит, просунув мегафон в окно прямо над моим ухом, требуя, чтоб я сдался немедленно, вышел из дома без оружия с поднятыми руками Наконец удалось разлепить глаза, я увидел склонившееся надо мной разъяренное лицо генерала, почти сизое от бешенства. Губы его извергали проклятия.

— Паразит, — кричал Решетов, брызгая слюной, то вжимая меня в кресло, то пытаясь вытащить из него, синие прожилки на его носу напоминали очертаниями Гренландию, — Пригрел змею на груди!

Испугавшись, я поискал глазами, увидел чуть в стороне от генерала застывшую Ксению и попытался возразить, подумав спросонья, что это по ее поводу Решетов упоминает пресмыкающееся. Я не нашел ничего лучшего, как стал махать перед глазами рукой, оттопырив ладошку, подавая генералу знак, что он ошибается относительно Ксении, что я в корне не согласен с таким определением, и никакая она не змея. Исполнение, скажем так, подкачало. На деле у меня получился издевательский жест, напоминавший приветствие Генсека Брежнева советскому народу с трибуны мавзолея. Чтобы усилить впечатление, наполнить смыслом поток убеждения, я в довершение всего стал отрицательно вертеть головой, стараясь попасть с ладонью в унисон.

Видимо Решетов неправильно меня истолковал, приняв искренность за глумление, что стал с удвоенной силой мотать из стороны в сторону, чтобы вытрясти душу окончательно и бесповоротно.

— Она не змея. Ксения ни в чем не виновата, — пытался возразить я, но слова, будто спотыкаясь на ухабах, выскакивали с задержкой, вместо слитной фразы во все стороны летели обрывки странных звуков.

— Конечно не виновата! — кричал генерал, большой опыт которого при общении с рядовым составом научил разбирать даже нечленораздельную речь. Голос эхом разносился по дому. — Приехал в гости, прикинулся овечкой, плакался в жилетку — помогите, а сам! Как ты мог сотворить с ней такое?

— Да что я такого сделал, объясните толком? — отпихнув генерала, я стал ходить по комнате, прикидывая, как бы мне подобраться поближе к выпивке, оставаясь в безопасной недосягаемости от взбешенного Решетова.

Вспышка гнева закончилась внезапно, генерал будто иссяк, сдулся, обессилено плюхнувшись на диван. Он сидел, опустив голову в пол, словно надеялся в разводах паркета прочитать ответ на мучивший его вопрос.

Не поднимая головы, брезгливо и устало выдохнул.

— Убирайся отсюда. Видеть тебя не желаю.

Если тебе указывают на дверь, лучше промолчать, потому что все аргументы бессмысленны, коли человек находится во взъерошенном состоянии. Я не стал настаивать на продолжении разговора, склока может перерасти в драку, но вряд ли закончится чаепитием в Мытищах. Смущало меня одно — как я уйду в ночь, а за окнами стояла темень, в чужих тапочках на босу ногу? Черт с ним, сдохну, но слова не скажу. На выходе из комнаты меня догнал голос генерала.

— Сумка около двери стоит. Я в нее шмотки побросал, бэху выкатил за ворота, ключи в бардачке. И чтоб духа твоего здесь больше не было.

Ну что ж, и на том спасибо. Я подхватил сумку, задержался в дверях, чувствуя спиной ненависть, все-таки обернулся, но глянув на Ксению. Она стояла, исполненная страдания, прижав руки к груи, в глазах плескалось отчаяние. Не удержался от шпильки.

— Платьице вам очень к лицу, красненькое в горошек.

Не надо было мне открывать рот — генерал сорвался с дивана, подскочил раненым зверем, когда я уже открывал дверь, схватил за грудки и прошипел, отчетливо выговаривая слова.

— Я все наврал, Никитин. Ищут тебя, за покушение на жизнь следователя Бессонова, так что ходи по этой жизни, оглядываясь, — он пихнул меня за порог. — Чтоб ты сдох побыстрей.

Я спустился с крыльца, ночь приняла меня в колючие объятья. Одинокий тусклый фонарь рядом с магазином, напоминая маленькую луну, едва освещал мне путь. Серая БМВ зябко привалилась к обочине метрах в тридцати от генеральских ворот, я побежал, семеня ногами к моей красавице в ржавых подтеках, распахнул дверцу и плюхнулся на водительское сидение. Взяв из бардачка ключи, завел двигатель, включил печку на максимум, пусть салон прогреется, а сам пока решил сходить в магазин, вдруг еще не закрыли, хотя часы высвечивали одинадцатый час. Дверь, как и предполагалось, была закрыта. Я дернул ручку пару раз для верности, но в ответ мне лишь жалобно скрипнул засов. Ничего не попишешь, придется возвращаться не солоно хлебавши. Спустившись с небольшого приступка, я уже было собрался уйти восвояси, как заметил слева от входа ломаную черную стрелку, нарисованную от руки, надпись внизу дополняла композицию — Стучать там! Пошел, следуя указателю, и обнаружил в углу стены небольшое окошко на уровне груди, наклонился и тихо постучал — Спартак чемпион, два длинных, три коротких, больше валяя дурака, чем рассчитывая на реакцию. О счастье, заветное окно отворилось, и даже пароль не спросили. Тетка лет пятидесяти, щелкая семечками, читала толстую книгу. Судя по истрепанному корешку, читала давно и не первый раз, все поняла обо мне по глазам и лишь сказала уточняюще — вина нет, осталась только водка, — что не шло в разрез с моими пожеланиями. Прикупил пару бутылок, на закуску мне вручили нарезку ветчины, после чего измученный странник, прижимая несметные сокровища в груди, побрел в сумрак ночи.