Мэри Кайе - Далекие Шатры

Что же касается Лалджи, то, когда все возбуждение улеглось и осталось в прошлом, он обнаружил, что почетное положение женатого мужчины нисколько не прибавило ему значимости в глазах окружающих и что, несмотря на всю важность события, он вполне мог бы обойтись без этих долгих, утомительных церемоний. Свою жену он считал маленьким глупым существом, причем не особо привлекательным, и мог лишь надеяться, что с возрастом она похорошеет. Данмайя сказала, что непременно похорошеет, но Данмайя скажет все, что угодно, только бы он был доволен. После отбытия гостей отец потерял всякий интерес к нему, и Лалджи снова томился смертельной скукой и был раздражен и подавлен, как никогда прежде. По этой причине он постоянно ссорился со своими придворными и сделал жизнь Аша настолько невыносимой, что именно тогда, в тот унылый, тягостный период, последовавший за свадьбой, Аш впервые завел с Ситой разговор о побеге из Гулкота.

Сита пришла в ужас от одной этой мысли, но вовсе не потому, что беспокоилась о своем благополучии, ибо была готова пожертвовать всем ради любимого сына. Просто она считала, что лучше, чем здесь, Ашоку нигде не будет и что нынешнее его настроение является всего лишь естественной реакцией на грубое и вздорное поведение ювраджа, который скоро успокоится. Сита знала обо всех проблемах Лалджи, поскольку во дворце мало что оставалось секретом. И хотя женщину сердило, что он срывает свое раздражение на ее любимом сыне, она, как и Хиралал, не могла не испытывать жалость к лишенному матери, обделенному вниманием наследнику, чей отец не желал оказать ему никакой поддержки и чья мачеха молилась о его безвременной смерти. Безусловно, такие приступы хандры и вспышки жестокости вполне естественны для несмышленого мальчонки, оказавшегося в столь невыносимом положении, и Ашок должен смириться с ними и постараться не обращать на них внимания. Помимо всего прочего, юврадж никогда не позволит ему покинуть дворец, а значит, следует выбросить из головы всякую мысль о побеге. Бежать отсюда невозможно, а если даже получится – куда, спрашивается, они направятся? Где еще они смогут жить в таком же благополучии и безопасности, как здесь, во дворце раджи, и иметь высокое жалованье и положение придворных слуг?

– Значит, тебе платят жалованье, мама? – с горечью спросил Аш. – А вот мне не платят, хотя и обещали. Да, мне выдают еду и одежду. Но только не деньги. А если я спрашиваю, мне говорят: «Позже. В другой раз. В следующем месяце». У меня нет ни пайсы, чтобы дать тебе или потратить самому.

– Но, милый, мы оба сыты и одеты, – сказала Сита. – У нас есть крыша над головой и очаг, чтобы греться возле него. Кроме того, не забывай: в один прекрасный день юврадж станет раджой, и тогда он вознаградит тебя и осыплет своими милостями. Он всего лишь мальчик, Ашок, маленький несчастный мальчик. Вот почему он порой бывает несправедлив. Но с возрастом он поумнеет. Вот увидишь. Тебе нужно только потерпеть и подождать еще немного.

– Сколько еще ждать? Год? Два? Три? Ах, мама…

– Знаю, сынок, знаю. Но я уже не так молода, как прежде, и…

Сита не закончила фразы, но Аш внимательно посмотрел на нее и впервые заметил с легким испугом, что в последнее время мать сильно похудела, а серебряных волос у нее, прибавлявшихся с каждым годом, уже стало больше, чем темных, и теперь она скорее седая, нежели черноволосая. Она выглядела усталой, и Аш задался вопросом, не заставляют ли ее слишком много работать в отведенном Каири крыле дворца. Он должен поговорить с Каири, объяснить, что его маму нельзя расстраивать или обременять непосильным трудом. Однако в данный момент именно он расстраивал ее, и, осознав это, Аш крепко обнял Ситу в неожиданном приступе раскаяния и сказал, что, конечно, они останутся, он просто пошутил и, покуда она здесь счастлива, они не покинут Хава-Махал.

Аш никогда больше не заводил разговора на эту тему и впоследствии всегда делал вид, будто при дворе ювраджа все в порядке. Он изо всех сил старался не показывать матери, что недоволен или несчастен. Каири, которую он строго отчитал за недостаточно уважительное отношение к Сите, горячо заверила мальчика, что ее обязанности вовсе не тяжелы.

– Думаю, она устает, потому что старая, – осмелилась предположить Каири после минутного раздумья. – Старые женщины всегда устают, ты же знаешь. Данмайя постоянно жалуется на усталость.

Но мама вовсе не старая, подумал Аш, совсем не такая, как сморщенная, седовласая Данмайя. И он снова почувствовал страх. Именно под влиянием страха он заговорил с Каири грубо и сказал, что она глупая, безмозглая и ничего не понимает и что он сам не знает, зачем тратит время на разговоры с ней или почему позволяет, чтобы она бегала за ним, точно бездомный котенок, не давая ему ни минуты покоя. «Мяу! Мяу! Девчонки!» – с чисто мужским презрением произнес Аш и зло добавил, что, к его счастью, у него нет сестер. Каири горько расплакалась и не успокоилась, пока он не разрешил повязать себе на запястье шелковый шнурок, став таким образом ее «браслетным братом» в согласии с древним обычаем, позволяющим женщине подарить или отослать браслет любому мужчине, который, приняв дар, впоследствии обязан всегда приходить к ней на помощь по первому зову, как к настоящей сестре.

Но хотя упорное обожание Каири зачастую досаждало Ашу, в конце концов он искренне полюбил маленькую девочку и проникся к ней чувством собственности, какого не испытывал со времени смерти Туку. В качестве преданного ручного существа Каири устраивала мальчика даже больше, чем Туку, ведь она умела разговаривать. Как и Туку, малышка любила его, повсюду ходила за ним и зависела от него, и со временем она заняла в сердце Аша пустое место, прежде принадлежавшее маленькому мангусту. Было приятно сознавать, что наконец-то у него есть живое существо, которое можно ласкать и защищать без всякого опасения, что Лалджи или кто другой причинит ему вред. Но из осторожности он велел Каири не проявлять слишком открыто своих нежных чувств к нему.

– Я всего лишь слуга твоего брата, а потому Лалджи и остальным это может не понравиться, – объяснил он.

Несмотря на свой малый возраст, Каири все поняла и впоследствии редко заговаривала с Ашем при посторонних – только когда они находились наедине или с Ситой. Они придумали способ общаться друг с другом через разговоры, происходящие у них с третьими лицами, и вскоре научились извлекать подлинный смысл из ничего не значащих с виду фраз, обращенных к Лалджи, к одному из придворных или же, чаще всего, к попугаю либо ручной мартышке. Они оба находили удовольствие в такой игре и вскоре настолько в ней наловчились, что никто, кроме Хиралала, от чьего внимания ничего не ускользало, ни разу не заподозрил, что болтовня маленькой девочки и редкие брошенные вскользь замечания мальчика имеют двойной смысл. Таким образом они часто открыто договаривались о встрече в определенные часы дня и в определенных местах, для каждого из которых придумали кодовое название: либо во дворике Ситы, либо на балконе Павлиньей башни, где они кормили птиц и белок, обсуждали последние события во дворце или сидели в приятном молчании, задумчиво глядя на далекие снежные вершины.