Олег Красин - кукла в волнах

— Галя, — продолжил этот техник, обращаясь уже к официантке, убиравшей неподалеку грязную посуду, — принеси-ка мне свининки, и, если можно, двойную порцию.

Он скользнул взглядом по мне, видимо, собираясь, что-то сказать, но не признал знакомого и вновь повернулся к двухгодичникам.

— Что орлы, загрустили?

— Слушай, Тарас, — сказал ему шепелявый, — тут, понимаешь, проблема возникла. Кладовщица одна появилась, стерва, проходу не дает!

— Что, пристает? — громко захохотал Тарас, показывая, как и парторг Петров до этого, полный рот золотых зубов.

— Пристает, но не в том смысле. Через её склад теперь к нашему дороги нет. Никого не пускает, боится, что мы все абрикосы на деревьях оборвем. Представляешь? Вот сучка!

Тарас искоса хитро глянул на своих приятелей.

— Кладовщицу-то случаем не Аллой зовут?

— Вроде так, — кивнул шепелявый техник, — волосы каштановые, вся при теле, дойки приличные. Лет около тридцати, а может сорока, я всегда плохо в их возрасте разбираюсь. Особенно если бабы накрасятся — ни черта не поймешь, пока они штукатурку не смоют.

В это время подошла улыбающаяся официантка Галя:

— Держи, Тарасик, для тебя самый большой кусок выбрала.

Она поставила перед техником тарелку со свининой.

— Ого, до чего вкусно выглядит! — воскликнул тот, не удержавшись от похвалы.

— Старалась для тебя, — с намеком произнесла Галя, — я сама, как свининка!

Тарас снисходительно хлопнул её по большому круглому заду и с аппетитом принялся за увесистый кусок свинины.

— Не тушуйтесь, чуваки, — неразборчиво сказал он с набитым ртом, — считайте, что я с ней уже договорился, она вас пропустит. Но, братцы, с вас баллон «сороковника».

— Погоди, а ты что…уже её? Ты переспал с ней что ли? — удивленно поднял брови второй круглолицый техник, отчего его лицо стало еще круглее.

— Почти все бабы здесь мои, — самодовольно похвастался Тарас, — у меня знаешь, какая машина? Как у Распутина. Алка — она такая же баба, как и все, любопытная, а постели огонь!

Тарас принялся жадно есть, а я, уходя из столовой, подумал, что мне, в общем-то, нет никакого дела до всего этого. Кто-то с кем-то переспал, поимел, обманул. Ну и что?

Итоговая проверка осенью, обычно предварялась длинной чередой отчетно-выборных партийно-комсомольских собраний, начинавшихся в ротах и заканчивавшихся училищем. Как всегда не обходилось без курьезов. Секретарь комсомольской организации моей роты — простой парнишка из Тамбова, читая доклад, написанный мною, не удосужился расшифровать аббревиатуру «ВОВ» — «Великая Отечественная война», так и читал, как было записано для краткости. Потом около часа мне выговаривал недовольный комсомолец округа майор Вальков за слабую подготовку секретаря комсомольской организации.

Однако еще курьезней оказалось отчетное собрания комитета комсомола батальона, где я был заместителем секретаря. Секретарь комитета старший лейтенант Тинько, переведенный к нам из летного состава после одного неудачного полета, когда он разбил самолет при посадке, выступал с отчетным докладом. Когда в конце я услышал характеристики членов комитета комсомола, то чуть не упал со стула.

По сложившейся практике, секретарь должен был характеризовать работу каждого члена комитета, начиная с заместителя, то есть с меня. На деле же Тинько начал с себя. Это прозвучало примерно так: «Старший лейтенант Тинько, то есть я. Хороший, примерный комсомолец, в комитете отвечает за культурно-массовую работу…» и так далее. Я увидел как замполит батальона Крутов, сидящий в президиуме, побагровел от злости, и понял, что Тинько после собрания ожидал жестокий разнос. Хорошо, хоть не приехал проверяющий из училища или Ростова.

На партийных собраниях проколов было меньше — всё-таки солидная организация требовала соответствующей подготовки. Петрова без проблем утвердили секретарем партийного бюро батальона. У политотдела с этой кандидатурой головной боли не было — все-таки афганец, ничем себя не запятнал. Меня, снова выбрали заместителем, несмотря на горячий протест с моей стороны. Никто не хотел брать на себя эти лишние обязанности, вести заседания и писать протоколы в отсутствие штатных секретарей.

После собрания Крутов доверительно рассказал о скандале, который возник в Морозовске, где один из замполитов рот поднял, что называется, форменный бунт. Он подговорил батальонных коммунистов не голосовать за кандидатуру представленную политотделом. Оба политотдела — и в Новолиманске, и в Ростове стали на уши, поскольку скандал мог докатиться до Главпура [20] Главное Политическое Управление . Все срочно загрузились в вертолеты и вылетели в Морозовск, и там, в течение нескольких часов, уговаривала батальонных членов партии переголосовать.

Вот такие были страсти, хотя перестройка еще не началась, а с портретов на всех глядело бесстрастное опухшее лицо генсека Черненко.

Собрания в итоге прошли, как и полагалось, на высоком идейно-политическом уровне. Так было написано в отчетах, которые ушли наверх. Выступили, как нужно, выбрали кого нужно, и разошлись. Ничего не изменилось. Как писал Гайдар в своем дневнике: «Красные разбили белых, белые разбили красных, а зайчик сидит и улыбается». Улыбавшимся зайчиком было, наверное, наше Политбюро во главе с Черненко.

Наступившая осень окрасила весь мир в желтый цвет. Всё чаще накрапывал дождик, оставляя на беспорядочно упавших листьях грязные потеки. Всё сильнее пахло сыростью от мокрых веток деревьев. Я часто читал про себя стихи Анненского:

Чем были вызваны эти строчки? Страхом перед исчезновением собственного «я»? Невозможностью самоидентификации после смерти? Мучительным бессилием перед неизбежным уходом, сознание которого преследует нас от самого рождения?

Вот на какие вопросы я не мог найти ответа, и какие мысли владели мною, когда я слушал бесконечные партийно-комсомольские выступления и резолюции. Марксизм отвечал на многие вопросы, но процесс рождения и смерти обходил стороной и в этом сильно проигрывал религии.

В эти дни в мой флигель пришла Илона. Она появилась неожиданно, под вечер. Я услышал тихий стук в окно, выглянул и увидел загадочно улыбавшуюся хозяйку, а за её спиной белевшую в сумерках знакомую фигуру.

— Здравствуй, Витя! — как-то грустно сказала она, переступив порог дома.

— Входи, Илона, — пригласил я её в дом.

Девушка прошла в комнату и присела на краешек стула, казалось, готовая в одно мгновение сорваться с места и выпорхнуть из моего жилища, как случайно залетевшая птичка.