Олег Красин - кукла в волнах

— А чем плох Сергей Николаевич? Он тебя любит, страдает от того, что не обращаешь на него внимание. А то, что он женат… так это не помеха. Насколько я знаю, они и так на грани развода.

— Нет, — ответила Илона, на какое-то мгновение, задумавшись, — я так не могу. Но всё равно, спасибо за заботу. Вот, поговорила с тобой, и вроде, легче стало. Пока, мне надо работать…

Она отключилась. Я ещё некоторое время подержал телефонную трубку, потом медленно положил её. Безвыходность ситуации угнетала меня. Долбанный четырехугольник! Но ведь так не бывает, подумалось мне. Треугольник ещё понятно — по житейски, типичное положение. Но что получилось у нас? Полный абсурд, бред! Что же делать дальше? Я долго думал, но на ум ничего путного не пришло.

Наконец, в середине ноябре началась итоговая проверка. Из Новолиманска на вертолетах прилетела куча проверяющих. Весь гарнизон выстроился на аэродроме для проведения строевого смотра. Известно, что в авиации строевики никудышние. Вся армия ходила каждый день в сапогах, а мы в ботинках, поэтому к нам не предъявлялись строгие требования. Прошли строем как смогли и старались все, даже недавно прибывшие в роту солдаты из далеких аулов и сел — дагестанцы, азербайджанцы, туркмены, не знавшие толком русского языка.

Протрезвевший ради такого случая Косых, как огромная живая гора, вышагивал перед строем. Я с командиром взвода Гуториным шел позади, а за нами солдаты со старшиной Пыльником. Бойцы глухо отбивали шаг, топали вразнобой, не слышалось того мощного единого удара о землю, когда строй проходит слаженным шагом. Что с нас взять? Мы же авиация!

C места строевого смотра все отправились в казармы, чтобы получить на итоговых политзанятиях, как шутили тогда, за свои посредственные знания хорошие и отличные оценки. К моему удивлению, солдаты что-то отвечали, хотя занятий с ними мы почти не проводили. С другой стороны, и вопросы проверяющие задавали самые элементарные, типа: как называется столица СССР, сколько в Советском Союзе республик и тому подобное. Членов Политбюро знали хуже. Из всех партийных боссов самым известным для бойцов был Устинов, поскольку он подписывал приказы об увольнении в запас или, как говорили, о «дембеле».

Проставив оценки в ведомость, проверяющий — майор из штаба училища, удалился в гостиницу, где его ожидали собутыльники, а я, с чувством выполненного долга понес ведомость в штаб батальона Крутову. Тот, посмотрев оценки, обрадовался.

— У тебя хороший результат, — сказал он, — а в роте охраны сплошные тройки. У них там узбеки, по-русски ни бельмеса. В штабе тоже плохо. Бабы, понимаешь, только ноги раздвигать умеют, а политике совсем не волокут, дурёхи! Представляешь, Громыко с Романовым перепутали, хотя все фотографии подписаны — читай себе и озвучивай. Пришлось проверяющему лишний пузырь спирта налить. Если так пойдет, — Крутов покосился на канистру, стоящую в углу кабинета, — то мои запасы долго не продержатся.

— Когда будет подъем по тревоге, не слышно?

— Темнят что-то. Сейчас двигай в роту, боюсь, что придется приглядывать за Косых. Как бы он не запил! Вот тогда нам устроят в очковтирательство!

В автопарке солдаты разбрелись по машинам, начали наводить порядок на автостоянках. Дневальный по автопарку позвал меня к телефону. Из трубки раздался бодрый голос Волчатникова:

— Привет, Витя! У меня к тебе просьба, передай, пожалуйста, Тамаре Косых, что человек, о котором она спрашивала, приехал с комиссией и готов встретиться. Если она хочет, пусть позвонит мне, я буду в штабе эскадрильи до ужина.

Я ответил, что выполню его просьбу и, недоумевая, положил трубку.

Для чего Тамаре был нужен проверяющий, я прекрасно знал. В военных гарнизонах такое происходило нередко. Причиной внезапного карьерного роста могли быть вовсе не знания и опыт, не деловые и, как тогда говорили, морально-политические качества, а жена или, вернее, то, что у неё находилось между ног. Но добивались очередных должностей и званий подобным образом лишь единицы, для которых не существовало понятия «офицерская честь». «Честь у меня одна, и я её никому не отдам!» — так, кажется, говорил один офицер в фильме «Красная площадь», когда разъярённые солдаты поставили его к стенке. А всего-то и требовалось — приложить руку к головному убору и отдать честь солдатской толпе.

Одобрялся ли такой способ служебного повышения военной общественностью? Вообще-то нет. Над этим посмеивались с иронией, как посмеиваются, например, над пьяницей на улице, списывая это на какие-то специфические черты человеческого характера, безобидные и не вредные для окружающих. Хочет кто-то получить лишнюю звезду на погоны, подкладывая жену под начальников? Ради бога! Тем более что некоторые жёны были сами не прочь лечь как Тамара.

В это время в дежурку заглянула Лиза и позвала пить кофе. Я отвлёкся от своих бесконечных раздумий о человеческой натуре, пошел следом за ней, тем более что туда, уже направлялся Вова Приходько, сдававший политзанятия вместе с группой прапорщиков батальона.

На следующий день по плану намечались стрельбы. С утра накрапывал мелкий, словно просеянный сквозь сито дождик. Я вышел на крыльцо казармы и вытянул руки, повернув их ладонями вверх, попытался поймать невидимые глазу паутинки дождя. Но мои пальцы не смогли уловить живую влагу небес, они оставались почти сухими, и только лицо слегка повлажнело, будто покрылось испариной.

Идти на стрельбы по такой погоде совсем не хотелось, но делать нечего. Вместе с другими офицерами и прапорщиками я получил свой пистолет в оружейной комнате, засунул его в кобуру и зашагал на аэродром, надеясь, что фуражка послужит маленьким зонтиком.

На стрельбище, у капониров, уже отстрелялась последняя эскадрилья полка и подошла наша очередь. Зеленые мишени на деревянных щитах немного потемнели от дождя, и в некоторых местах бумага расползлась, но отметки от мелка на пулевых отверстиях сохранились. Неподалеку Приходько рассказывал прапорщикам, окружившим его, свежий анекдот, и оттуда доносились раскаты смеха.

Пожилой капитан Алексеев снял фуражку и протер платком лысую голову. Через месяц ему исполнялось пятьдесят. Младшим офицерам, как известно, разрешалось служить до сорока лет, но по усмотрению начальства, отдельные могли продлить службу до пятидесяти. Это был предел.

Когда нам выдали патроны, и мы вышли на огневой рубеж, то Алексеев оказался рядом со мной. Он дышал с трудом, так же тяжело, как дышит астматик. Может, дождливая погода повлияла?

По команде руководителя мы открыли огонь. Звуки стрельбы гулко разносились вокруг, словно кто-то громко хлопал палкой по огромному пустому ведру. Я выстрелил на «хорошо», а Алексеев проделал свой обычный маневр со стиранием мела на ранее проделанных пулевых отверстиях, хотя это уже не было ему нужно. Видимо, по привычке.