Гектор Тобар - 33. В плену темноты

У подножия горы одна за другой, на россыпях валунов, к которым расплавленным воском крепили свечи, возникли еще несколько импровизированных часовенок, посвященных отдельным шахтерам. Похоже, молитва стала единственной защитой от растущего чувства беспомощности и давящей безнадежности. Андре Сугаррет, отправивший бригаду спасателей укрепить проход в шахту, распорядился прекратить работы. По отметкам, нанесенным краской из пульверизатора на поверхности серой каменной гильотины, перегородившей Пандус, они установили, что гигантский, разрушительный мегаблок в самом сердце шахты все еще движется. Расколотый каменный небоскреб скользил вниз, проваливаясь в недра горы. В любой момент могло произойти новое обрушение. В ту ночь Голборн и Сугаррет дали пресс-конференцию, на которой объявили о закрытии шахты. Спуск отныне был под запретом, а вход в шахту планировали надежно завалить. Затем состоялся нелегкий и тягостный разговор с членами семей пропавших шахтеров, после которого Сугаррет вернулся к себе в гостиницу. Заснул он не раньше полуночи, но уже через пятнадцать минут его разбудил телефонный звонок. Эдуардо Уртадо вместе с бригадой рабочих компании «Террасервис» вторым буром попали в какое-то открытое пространство, расположенное в 504 метрах под поверхностью, но почти в двухстах метрах над Убежищем.

Не успел Сугаррет вернуться на рудник, как известие об успехе «Террасервис» облетело округу и все буровые установки моментально прекратили работу, поскольку рабочим требовалась полная тишина, чтобы прослушать скважину. Наступила ночь с воскресенья на понедельник, с 15 на 16 августа. Шли десятые сутки с момента обрушения. Специалисты «Террасервис» приложили уши к верхней части стальных труб, которые опустили в скважину: до них донесся ритмичный шум – стук, и Уртадо попросил одного из офицеров полиции прислушаться: «Слышите?» – тот ответил утвердительно. Вскоре на площадку прибыл Сугаррет и тоже прижался ухом к металлу. А вот он совсем не был уверен в том, что шум, который он слышит, производят люди. В час пополуночи буровики начали опускать в скважину видеокамеру. Та ночь выдалась особенно туманной и ветреной, что Уртадо воспринял как дурной знак. В соответствии с предписаниями Министерства внутренних дел, Сугаррет и оператор входили в число тех, кому было разрешено смотреть на монитор. Но вскоре Сугаррет стал рассказывать бурильщикам «Террасервис» обо всем, что видит, а потом и уступил им место, позволяя взглянуть самим. А там ничего. Экран был черен и пуст. Взорам наблюдателей открылась скальная полость, очевидно, старая выработка. Тогда откуда же стук? «Игра воображения», – вспоминал Сугаррет. Они так сильно хотели, чтобы внизу оказался кто-нибудь, что приняли желаемое за действительное и услышали стук, которого на самом деле не было.

Шли дни, и отчаяние все сильнее охватывало даже тех жен и подруг шахтеров, кто не желал сдаваться и по-прежнему был полон веры и надежды. Сюзана Валенсуэла, подруга Йонни Барриоса, однажды услыхала, как какие-то его дальние родственники в лагере «Эсперанса» сошлись на том, что он уже умер. Сюзана отправилась на рудник вместе с Мартой, женой Йонни, тем самым поставив их обеих в неудобное положение, поскольку там же оказалась и семья Марты, включая ее взрослых детей от первого брака.

Немного позднее уже дома Сюзана угощала Марту чашечкой чая, и та принялась обсуждать новости с шахты, которые оставляли желать лучшего.

– Послушай, Сюзи, – начала Марта. – Понимаешь, дальше так продолжаться не может, и я пришла сказать тебе об этом. Йонни мертв. Поэтому я хочу, чтобы ты отдала мне его вещи. – Марте понадобились его документы, в частности квитанции о начислении заработной платы, которые были нужны, чтобы получить пособие, выплачиваемое по смерти страхователя владельцами рудника и правительством.

Слушая ее, Сюзана вдруг поняла, что не верит в то, что Йонни умер. А эта женщина сошла с ума, но если ей нужны бумаги, то почему бы нет? Для нее же самой подобные материальные ценности особого значения не имели, она всю жизнь работала и потому располагала собственными сбережениями и пенсией, так что какая ей разница? Но, уже собираясь подняться по лестнице в спальню, которую делила с Йонни, она вдруг остановилась.

– Покажи мне тело, и я отдам их тебе, – сказала она. – Докажи, что он умер.

– Какая же ты дура, – ответила Марта, если верить Сюзане, конечно, потому что сама Марта наверняка станет отрицать, что такой разговор вообще имел место. – Каким же это образом я должна вытащить его из шахты? Я что, похожа на какого-нибудь Супермена? Ведь всем известно, что Йонни погребен под колоссальной грудой камней.

– Если он мертв, можешь забрать себе его деньги, но тело передай мне, чтобы я могла оплакать и помянуть его, – возразила Сюзана.

– Об этом тебе придется договариваться с его сестрами, – опять же, по словам Сюзаны, ответила Марта.

– Убирайся отсюда, – заявила Сюзана. – Пошла прочь и больше не смей попадаться мне на глаза.

Вернувшись на рудник, Сюзана узнала, что пропавших шахтеров уже считают погибшими. Один из родственников Йонни даже завел речь о том, что надо-де получить его пособие на похороны. Именно так она запомнила те черные дни: родственники Йонни обращались с нею как с пустым местом, потому что узы, связывающие ее с этим беспутным бабником, пусть и зарабатывающим весьма приличные деньги, оборвались окончательно и бесповоротно. Не исключено, родственники Йонни полагали, что справедливость все-таки восторжествовала: Сюзана смогла охмурить Йонни, воспользовавшись тем, что он нуждался в любви, и распоряжалась его заработком, пока он был жив. Но теперь он мертв, и она больше не выманит у него ни гроша. Впрочем, Сюзана чувствовала, что Йонни жив. «Он был там, внизу, и сражался за свою жизнь. Да, его никак нельзя назвать писаным красавцем, но…» – признавалась она немного погодя. Голос ее дрогнул, сорвался, и Сюзана разрыдалась: «Он боролся. Я буквально наяву видела его там, заживо похороненного под землей». Она представляла себе, как его душит там самая серая, жирная грязь, которую она счищала с его башмаков и одежды, когда он возвращался домой. «Они все мертвы», – донесся до нее очередной возглас, и она вернулась домой, повалилась на пол и забилась в истерике. «Мне хотелось умереть», – и вдруг она услышала чей-то голос: «Чана», – сказал он. Так называл ее Йонни – Чана. «Клянусь чем угодно, Пресвятой Девой Марией, я слышала его», – уверяла женщина. Любовь к пропавшему без вести Йонни Барриосу была настолько сильной, что она ощущала ее во всем, что окружало ее в их доме, – в предметах и звуках. Широко раскрытыми от изумления глазами она наблюдала, как творятся «чудеса», и верила, что ей явился сам Святой Дух. Она вдруг почувствовала, как содрогнулся дом, но соседи на ее вопрос о землетрясении ответили, что ничего подобного не было. Язычки пламени церковных свечей, которые она зажигала на импровизированном алтаре с мольбой о Йонни, гасли и загорались, словно по собственной воле. Однажды, вернувшись с шахты, она увидела перед своим домом полицию. Соседи рассказали, что вызвали стражей порядка, потому что из жилища Сюзаны доносились какие-то странные и непонятные звуки – кто-то словно бы крушил ее дом, разнося его по кирпичику, – и заподозрили, что к ней проникли грабители. Но Сюзана, отворив дверь и переступив порог, обнаружила, что все вещи на своих местах. Она уверилась, что это дух Йонни послал ей весточку: Я жив, Чана! Я борюсь, не забывай меня! Кое-что она рассказала психологу, который вскоре наведался к ней, но о многом предпочла умолчать: «Потому что по его глазам я видела, что он считает меня чокнутой».