Александр Русов - Самолеты на земле — самолеты в небе (Повести и рассказы)

Сколько еще дней, месяцев, лет и столетий уйдет на понимание того, что человек не может быть одинок или несчастен, когда есть дело, общее с другими людьми? Когда труды, предназначенные для нынешних и будущих людей, дадут ему возможность перевоплотиться в нечто большее, чем позволяют физические законы материальным частицам вселенной. Когда человек начнет жить в ином временно́м и пространственном измерении. И если существует бессмертие — то это, возможно, оно и есть.

В двенадцатом часу ночи Андрей Березкин покинул квартиру Голубкова и сел в свой автомобиль. У первого светофора он свернул налево и по узкой улочке, стесненной небольшими домами, спустился к реке. На противоположном ее берегу огней было мало, а на том, где он находился, было светло, и вода в легкой ряби огней лежала тиха и спокойна.

Мысли его блуждали. То он вдруг вспоминал, что забыл в Лукине эскиз, подаренный ему мамой перед отъездом, и пугался, что не найдет его там, где оставил. Мама могла выбросить лист случайно во время генеральной уборки или вновь подарить кому-нибудь, или какое-то другое стихийное бедствие грозило навсегда поглотить рисунок фломастером: купола церквей, мосты, уличные фонари на тонких, как у одуванчиков, ножках. То он принимался думать обо всех полученных подарках одновременно: и о данном ему в долг романе, и о забытом эскизе, и о мешке паданцев из сада отца.

Когда автомобиль миновал высотный дом и въехал под мост, все приглушенные обычно звуки вернулись к нему здесь, точно пропущенные через усилитель. Гул мотора, работа колес, движение воздуха — миллион колебаний, существование которых незаметно, как биение пульса, насытили пространство. На мгновение водителя оглушило эхо, и машину вынесло в тишину.

С набережной он повернул на полупустынную улицу и, въезжая во двор, включил ближний свет.

Лифт, седьмой этаж и звонок. Долго никто не открывал.

Наконец за дверью послышались шаги:

— Кто там?

Замок дважды щелкнул, и дверь открылась.

Так Андрей Березкин оказался дома.

Он и его жена стояли в дверях и некоторое время молчали. Катя заговорила первая и говорила долго, а он продолжал молчать, стараясь не отводить глаз.

— Из твоей телеграммы ничего нельзя было понять, — говорила она. — Как ты оказался у мамы? Все это так неожиданно. Можно ведь было предупредить. Я ждала тебя всю ночь. А потом телеграмма… Вчера приходили ребята поздравить тебя, я не знала, что им сказать. Ты нас совсем забыл — и Лелечку, и меня. Ты нас больше не любишь?.. Я чувствую, Андрей, что-то происходит. Все не так, как прежде. Все эти дни я думала: за что так мучить меня? Скажи мне правду. Уже три месяца, как ты другой. Чужой совсем. Я чувствую. Я с ума сойду. Только правду скажи. Ты меня больше не любишь?

Он смотрел в ее возбужденное, в красных пятнах лицо, некрасивое, измученное, настороженное лицо человека, который ждет, что его ударят в живот, и пытается улыбнуться, чтобы его пожалели и удар был бы не таким сильным.

— Пожалуйста, не выдумывай, — сказал он. — Завтра же улетим в Крым.

— В какой Крым? О чем ты? Отдыхать? Не понимаю… Я же работаю. Нужно подать заявление. Почему ты мне раньше не сказал?.. С тобой действительно сойдешь с ума… Я больше не буду. Да нет же, я не плачу.

Она бросила быстрый взгляд в его сторону, и он был точно отодвинут этим взглядом в глубь комнаты, и наблюдал оттуда за выражением лица жены, которое перестало быть настороженным и приняло теперь ясные очертания. Эта перемена неожиданно омолодила ее. Перед Березкиным стояла девушка, попавшая сюда невесть каким образом из далекого лета тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, когда они были влюблены и счастливы.

Странная, удивительная вещь — время. Какой диспетчер направляет его поезда? Ведь прошлое, настоящее и будущее — не что иное, как три мчащихся один за другим поезда. И если у одного из первых двух неполадка в тормозе, а диспетчер зазевался — беда. Прошлое со всего маха ударит в хвост настоящему. Но порой так начудит, так запустит поезда этот диспетчер, что прошлое будет мчаться навстречу вам, да еще не головным, а вслепую, задним вагоном вперед, и, когда промелькнет мимо с бешеной скоростью, пустив напоследок дым в лицо, человек с облегчением подумает, что вот, мол, хорошо, что не по этому пути шел.

— Где Леля? — спросил он.

Катя показала на закрытую дверь в соседнюю комнату. Но он хотел получить окончательное подтверждение тому, что мир цел, агнец жив, что обвал миновал их дом. Поэтому переспросил шепотом:

— Она спит?

— Спит, — сказала жена.

Березкин подошел к своему письменному столу, заваленному книгами, журналами, деловыми бумагами. Обычно он не разрешал Кате убирать стол, а теперь вдруг сам захотел разобрать все это, разгрести, навести порядок. Он бесцельно перекладывал журналы с места на место, рассеянно просматривал полуизмятые листки, с трудом вникая в смысл написанного.

Уважаемый тов. Березкин А. А.

Ваш доклад на X Всесоюзной конференции по химии органических кислородсодержащих соединений состоится 17 октября 1967 года в 14 часов.

Уважаемый Андрей Александрович!

Причитающийся Вам гонорар за № 8 журнала «Химия и жизнь» Вы можете получить в издательстве «Наука» 5 и 20 числа каждого месяца с 14 до 17 часов (адрес издательства: Подсосенский переулок, дом 21). По Вашему заявлению издательство может перевести деньги на Ваш счет в сберегательной кассе.

Странные, пожалуй, даже бредовые, мысли снова занимали его. Он пытался, например, восстановить в памяти фрагменты истории, так или иначе связанные с жизнью доцента кафедры органической химии Березкина, той истории, концы которой спрятаны в глубинах веков и океанов, думал о том, что природа и род человеческий позаботились о непрерывности его, Березкина, существования, которое брало начало из микроскопических, бессмысленно копошащихся созданий, мучительно развивалось, ползло на гору, срывалось, вновь ползло и, наконец, достигло вершины, за которой начинался новый подъем. Теперь, когда он взобрался на одну из таких вершин, наступил его черед взвешивать, оценивать, выбирать.

В русле этих мыслей Андрей Березкин, как ему казалось, должен был и в самом деле исчислять свою родословную от Ноя, от корней гигантского дерева, которое приснилось когда-то его прадеду, и мысленно вести ее дальше по пути, который обеспечит безопасное плавание. Из тьмы веков ведомое судно было передано теперь ему, его детям и детям детей, и теперь надлежало руководствоваться оставленными учителями картами, совестью и умением, потому что неосторожный поворот руля грозил не столько его, Березкина, жизни, сколько всей истории, прошлой и будущей.