Лутц Зайлер - Крузо

– Лёш!

– Тише, Эд, тише.

– Что случилось? – прошептал Эд. – Где ты был?

– Ты единственный друг, Эд.

– Я везде тебя искал, но в «Хиттиме»…

– Знаю, Эд, знаю. Где фотография?

– Вон там.

Кошмар осторожно перепорхнул со стола на кровать. Взял Эдов блокнот, полистал, пока на ладонь не упала фотография сестры.

– Ты ее видел? – Он рассматривал фото.

Эд приподнялся на локте. Слишком темно. Лицо – бледное пятно, всего-навсего слабый контур того, что пропало. В последние недели он начал это понимать. Начал вспоминать. Чувствовал отчаяние и утрату. Каждый раз такое ощущение, будто он только что все узнал: трамвай, последняя прямая, перед конечной остановкой…

– Конечно, Лёш. Я каждый день рассматриваю этот снимок. Ты знаешь, как они похожи, Соня и Г.

– Нет, я имею в виду, ты видел ее там, на параде, на одном из кораблей?

Крузо говорил торопливо, и Эд не понял вопроса, вероятно ослышался.

– Почему ты пришел через окно, Лёш?

– Мне просто нужно немного отдохнуть, и только, неделю-другую. Надо подумать, Эд. Хочу попробовать переместить распределение на север. В такое место на пляже, которого с наблюдательной вышки не видно. Вообще, многое надо улучшить. Грядки с травами, посев грибов, весь процесс, а главное, распределитель получше и новые, надежные квартиры, по-настоящему хорошие укрытия.

– Лёш…

– Зимой займемся бункером, ну, ты знаешь, подземным ходом сообщения, от «Отшельника» до старых позиций зенитной артиллерии. Штольня, туннель, все сплошь засыпано. А мы расчистим, время у нас есть. Есть припасы, уединение, всё. С ноября по апрель, шесть месяцев. Тогда мы там полстраны разместим, можешь себе представить, Эд? Всех спрячем. Пока там у них никого не останется. Сотни будут сидеть здесь, за длинными столами, на прочных скамейках, под землей, спрятанные. Хиддензее! Здесь, на острове, будет больше свободных, чем…

– Лёш!

Некоторое время оба молчали. Только дыхание, только запах пота.

– Жаль, меня там не было.

– Чего они от тебя хотят?

– Меня, тебя, всё.

Он замолчал.

– Где Хайке? И что с Рене? Он здесь, в «Отшельнике»?

– Он больше не из наших.

– Что ты имеешь в виду, Лёш?

– Не думай об этом.

– Кто вытащил меня из воды?

– В этой части акватории можно стоять, не утонешь, Эд.

Рука Крузо у него на лице. Словно хочет закрыть ему глаза. Больно, но вместе с тем приятно. Может, я просто его придумал, подумал Эд. Может, все это только сон. Разговор утомлял.

– Ты видел ее, там, на кораблях?

Крузо осторожно коснулся его волос, осторожно отогнул ухо. Руки у него были холодные. Эд видел, как он пришел. Знал, в чем дело. Знал, что нет ничего лучше холодных рук на коже.

– «Зачем скользят человек и луна…»

– «…вдвоем послушные к морю»?

Все утро солнце лежало на фронтоне. Светило ему на кровать, он чувствовал его тепло. Как только рассвело, начали летать ласточки. Они обитали в сморщенных иглу на балке над его окном, соорудили эти жилища в результате многонедельных трудов. Не слишком профессионально, как считал Эд, скорее так, будто еще незнакомы со статикой прочных сооружений. Иногда немножко глины осыпалось на Эдов подоконник, на стол, на блокнот.

Около одиннадцати начинался отпускной шум. Отдельные голоса, хрустально ясные, и короткие истошные возгласы, какие вырываются у детей за игрой. Смех Каролы – как цезура, пауза в шумовом театре. «Солянка!» и «Шницель!» Криса, «Отшельник» в пору обеда. Всего в нескольких метрах сотни людей, беззаботно бродивших по острову, словно по хорошей жизни. Людей, которые не наделали никаких ошибок, по крайней мере в общем и целом. Утром они приезжали на паромах, а вечером опять исчезали. Обед в «Отшельнике», кофе в «Энддорне» или наоборот, семь часов на острове.

Сейчас ему никуда нельзя, это не подлежало сомнению. Он был человек-слон, спрятанный, пугающе непривлекательный. Один раз попробовал глянуть в зеркало и решил больше не смотреть. Надо сохранить спокойствие.

Он ждал своего обеда, ждал следующего допроса. Либо со стороны островного полицейского, либо со стороны человека из окружной санинспекции. А может, и Рене заглянет еще разок, с пучком волос в руке. Мне вправду жаль, но знаешь… Эд встал, прошелся по комнате. Представил это себе. Он все себе только представлял. Иногда выглядывал в окно, но следил, чтобы никто его не обнаружил. Очки Шпайхе сломаны. Не оправа, одно из стекол разбилось.

Ночью «Отшельник» затихал, как корабль на морском дне. Потерпевших крушение больше не было; ни шагов на лестнице, ни шума воды из судомойни. Слышна только «Виола». Эд приоткрывал дверь, чтобы лучше понимать. Потом садился на кровать и мечтал. Уже не знал, хочет ли спать или уже поспал.

Загадку венгерской границы теперь загадывали ежедневно. Каждый день примерно сотня, так сообщали, цифры оставались одни и те же. Эд слушал и невольно покачивал головой, при этом накатывала дурнота.

На сей раз отлогие холмы – Венгрия, как на этикетке «Линденблатта», напитка Крузо. На этикетке изображены холмы и кустарник. Кустарник в Венгрии, за которым теперь прячутся беглецы, прежде чем вскочить и бежать, спасая свою жизнь.

Крузо пропал, о мороженщике тоже ни слуху ни духу.

– Думаю, вы знаете, что это означает, – сказал островной полицейский.

Эд закрыл глаза и в самом деле немедля уснул. Он научился использовать свое распухшее лицо как маску: я еще слишком слаб, слишком устал, не в силах говорить. Островной полицейский тронул его за плечо, нерешительно:

– Господин Бендлер. – Допрос, третий за два дня, еще не закончился. – Господин Бендлер, напоследок хочу еще раз спросить вас, какие повреждения вы сами нанесли или могли нанести означенным вечером в гавани мороженщику Рене Зальцлаху, во время вашей разборки.

Вопрос не возмутил Эда. Означенный вечер отошел на годы в прошлое, в какую-то темноту, в воду гавани, которая на вкус отдавала нефтью и водорослями. Растерянно и как бы утомленно он качнул головой на подушке; за него говорило лицо.

На следующий день ему стало лучше, а вечером у него появился аппетит, впервые после боя. Он действительно так и подумал, «бой», словно все могло еще выбраться из контура своей бессмысленности – как сопротивление, или верность, или мужество.

– Я сделал это и ради тебя, – пробормотал Эд, собираясь с силами.

Крузо придумал День острова, а в решающую минуту пропал. Ребячливо думать так, несправедливо, глупо, пожалуй, но разочарование засело глубоко. Сезы тоже бросили его в беде. По всей видимости, какие-то вещи Лёш от него утаил, может, даже не доверял ему. На миг Эду захотелось вернуть совместные вечера, полные обетования. Тут было нечто большее, чем просто разочарование. Что-то – как бы это сказать – открылось. За эти ночи он, казалось, подошел к Лёшу очень близко. А Лёш вроде как и не заметил.