Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Мой тятя, бывало, пальцем по полу проведет, пыль приметит – всё, девки, подтыкайте юбки, мойте, шоркайте, – поддержал отец мать. – В овечьих носках по полу ходили.

Марина слушала, снисходительно улыбаясь, потом стала зевать, от скуки шепотом выспрашивать Таньку про ее жизнь, но та, покраснев, сердито воротила лицо в сторону, отвечала коротко, неохотно, а потом и вовсе, не дослушав молодухины поучения, выскочила из-за стова и упорхнула в избу.

5

Отец решительно пытал Алексея насчет городской жизни.

– Мне эти фатеры… в каменных домах…и на дух не нужны, – воздух там тяжелый. И нужник подле кухни: где едят, там и по нужде ходят…

– Но ты, батя, шибко не переживай, тебе такая фатера и не светит, – рассмеялся Алексей. – Дохлый номер… Чтобы в городе квартиру получить, надо семь дыр провертеть. Люди по десять лет ждут, ради угла на вредных заводах здоровье гробят…

В разговор встряла Марина.

– Ничего, Алексей в городе приживется, связи заведет, можно и насчет квартиры похлопотать. Не век же вам в халупе вековать. Папа поможет… А квартира…

– Размечталась, – усмехнулся Алексей.

– А что, надо мечтать.

– Конечно, надо – дешево стоит. Как в песне, – Алексей пропел: – Надо мечтать, дети орлиного племени…

– Да я чо и кумекаю, – гнул свое отец. – Мне бы домик с садом-огородом…

– Нынче, у кого шарабан мало-мало варит, из деревни в город рвутся, – толковал Алексей, колотя себя лоб. – А у кого пустой котелок – тюбетейку носить – те навоз в деревне колупают.

– Ну, да и греха не знают, – прибавила мать.

Алексей растолмачил родителям, что, продав избу, можно купить домик на отшибе города, в «нахаловке», где, чихая на запреты, из бросового горбыля, опилок и шлака лепят деревенские переселенцы засыпнушки, словно ласточки из козьего гороха гнезда под застрехами крыш. Голь на выдумки мудрёна… У одних в кармане пусто, выросла капуста, а у кого в мошне густо, те выкладывают хоромы из белого кирпича или бетонных блоков. Городским головам ничего не остается, как узаконивать «нахаловки», подводить воду, величать улки и переулки и даже открывать мелочные лавки.

– В «нахаловках» можно и огородину заводить, и сад разбить, и курей, свиней держать, как в деревне, – рассуждал Алексей. – По осени мясо, картошку, моркошку и прочий овощь – на базар. Лишняя копейка карман не тянет…Жил я на квартире у одного хохла – здоровущий такой, навроде Хитрого Митрия, – так тот, батя, на цветах разбогател. Да… Тоже в «нахаловке» обитал… Цветов полон огород, жена на базаре продает… возле кинотеатра… у ресторана… И до чего дотумкался, башка: чтобы цветы не воровали по ночам, тоненькие проволочки вокруг каждого цветка обмотал и под напряжение. Вор цветок хвать, – сразу такой звон, что и мертвого разбудит. А там волкодав с телка. Догонит, пополам перекусит. Ну и сам выходит с дробовиком. Крупной солью ка-ак в зад саданет, век будешь чесаться… Так что, батя, посадишь огородик, заведешь пару свиней и заживешь кум королю… Вон, можно, к Егору во Владик податься. Там же такой климат – оглоблю в землю сунешь, осенью с оглобли можно яблоки сымать…

Пока Алексей, не зазывая к себе в город, малевал отцу сытую городскую жизнь во Владивостоке, Марина обихаживала Ванюшку, подкладывая ему котлеты и подливая чай, забеленный молоком.

– Ну, и кем ты у нас будешь, Иван Петрович? – склонясь к Ванюшке, приглаживала настырный вихор на его макушке. – Летчиком? Врачом?.. Кем?

– Художником… – едва слышно пролепетал смущенный Ванюшка.

– Он же рисует всю дорогу, – улыбнулась мать. – Всю гумагу изрисовал. Кинешься лампу зажигать, нечем стеколку вытереть…

– Ну, маленькие все рисуют. Это для общего развития полезно, а для жизни надо что-то серьезное выбирать.

– Нарезчиком будет – сердито предрек старший брат.

Марина вопрошаюше посмотрела на Алексея и тот пояснил:

– Дуру будет нарезать на дураковаляльной фабрике, – брат захохотал во все луженое горло.

Мать шатнулась, оглядела большака круглыми глазами: дескать, не все дома, к соседям ушли, и, окстясь, замахала рукой.

– Тьфу на тебя!.. Балаболишь боталом чо попало!.. Да он, может, почише вас будет… Нарисовал, Марусенька, как я корову дою, – обернулась свекровь к молодухе, – да так шепетко вышло, не отличишь, адали живые.

– Ты бы, Тарзан, лучше отцу денюжки нарисовал… зеленые…синенькие, красненькие… – старший брат ревниво скосоротился. – Хотя… есть художнички от слово «худо» – не сеют, не жнут, лучше нашего живут. Кайло бы им в зубы, и – вкалывать…

6

Марина, притомившись, убрела спать в тепляк; без нее краснобаевское застолье запахло привычным скандалом, – отец начал хмелеть, глаза помутились злой тоской, словно оплеснутые изнутри крепкой брагой.

– Не-е, надо в город перебираться, – горько вздохнул он и прибавил в попрек Алексею. – К Егору придется, раз ты не зовешь.

– Да я сам в городе без году неделя, еще на ноги не встал…

– Бросать нам тут шибко-то нечего, коровенку продать да курям головы откатать…

– Сиди-и, сиди, прижми свою терку, – осадила его мать. – Везде хорошо, где нас нету…

– Где вас с Шеститкой нету, там, конечно, хорошо, – съязвил отец, но мать, пропустив мимо ушей язву, продолжила:

– Я у сестры гощую на Яблоневой станции, под Читой, дак уж через день места себе найти не могу, – так домой охота, что хоть пёхом домой чеши.

– Вот с Шеститкой и оставайтесь, – отец незряче оглядел кухню, но тут на глаза ему попался Ванюшка, допивающий чай с творжной шаньгой. – Глянь-ка, Алексей, голова-то у него, однако, поболе твоей будет, как у Ленина, – Дом советов. А про пузо и говорить нечего… Ишь мнет, мялка, аж за ушами пишит, а работать – лень.

– Кончай, отец, кончай! – сердито оборвал его Алексей. – Пусть ест, раз аппетит хороший. Не жалей…

– Чего ты над ним всю жись изгиляшься?! – взвилась захмелевшая мать, не страшась отца при старшем сыне. – Может, приткнешься на старости лет, кровопивец!

– Э-э-э… – отмахнулся от нее отец, – покуль трава растет, корова сдохнет. Да и, чую, где сядешь, там и слезешь.

– Приткнешься!.. – жалостливо вздохнула мать, перекалывая гребенку в сырых волосах, стянутых шишкой на затылке. – Гляжу не шибко-то ребята манят, нужон ты им сто лет, скандалист…Ох, отец, отец, мало тебя Бог наказывал… Гляди, отольются волку овечьи слезы. Думаешь, раз Халун, дак на тебя и узды нету, можно изгаляться над ребенком. А он, может, один тебя и пожалеет, пригреет на старости лет…

– Перестань, мама! – сморщился Алексей: похоже не по ревнивому нутру пришлось то, что мать настырно выпячивает Ванюшку перед братьями, которые, слава Богу, и сызмала боёвые росли, не чета тюхе-Ванюхе, и в люди вышли, а что из этого Тарзана выйдет, еще вилами на воде писано, но, похоже, ничего доброго, – бестолочь, маменькин сынок, титёшник. – Извадили парня. Лодырь растет…