Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Молодуха, значит. Понятно… Имя больно уж чудно, сроду не слыхал – Малина… Ну, дак ты теперичи, едренов корень, богатый стал, подле тебя и сидеть боязно, — мужик богатый, что бык рогатый, того гляди, и боднешь.

— А я, деда, с тетей Малиной в город поеду, вота-ка! — Ванюшка хвастливо покачал головой, пощелкал языком. — Мы с ей в цирк пойдем, там обезьянки всякие — ученые-преученые, как заправдашние люди. Там и мороженно дают… И коровы пляшут под музыку…

— Им, поди, по сто грам нальют, вот они и дрыгают копытами. Без бутылки, без дуды ноги ходят не туды… А меня-то, Петрович, али не прихватишь с собой? Чо же я один буду сидеть, как пень трухлявый. И словом не с кем будет перемолвиться. А то бы и мне порты, навроде твоих, надеть, да четушечку поднести, — дед щелкнул себя в иссохшую шею, — и в цирк. Дак я бы и почише коровы сплясал трепака. И морожено бы снямкал. Оно же, паря, говорят, ши-ибко мягко, как раз по моим зубам… Ну дак чо, берете?

— Не-е, деда, тебя в город не возьмут, — в лад старику, с улыбкой отвечал Ванюшка, — ты шибко старый, сходу под транвай попадешь либо под машину… Меня-то едва взяли… А машин в городе, транваев!.. — парнишка зажмурил глаза и задергал головой, — видимо-невидимо!.. Не-е, ты, деда, лучше дома сиди, а я приеду и гостинец тебе привезу. Леденцы в банке, ладно?

— Каки мне, паря, леденцы, ежели у нас с баушкой один зуб на двоих, и тот шататся взадь-впередь.

— Ладно, мы с браткой хромовы сапоги тебе купим, — Ванюшка глянул на ветхие стариковские ичиги, осоюзенные кожей и растоптанные в лепешки.

— Ну-у, ежели сапоги привезешь, тогда ладно. Буду тебя на лавочке поджидать.

— А ежли насовсем останусь, то с попуткой пошлю, ладно?

— Не-е, ты, паря, совсем не оставайся, а то я без тебя со скуки помру. Малехо погости и назадь вертайся… Да… Алеха-то, значит, женится. Из города себе невесту припер. Ишь ты, мода пошла, деревенских побоку, городских хватают, — скусней ли чо ли, а может, пахнут шибче, вот наши парни и обзарились… Да-а, паря, машин там полом, чо и говорить, — уже всерьез согласился дед Киря и тревожно покачал головой, подергав себя за нежно-розовое, оттопыренное ухо. — Страсть Господня, сколь там этих машин, того гляди, паря, и шибанет под зад. Ты смотри там в оба, — старик погрозил Ванюшке длинным пальцем с пожелтевшим, серпом загнутым ногтем, — рот не разевай, мух не лови и головой не верти по сторонам, а то, паря, и глазом не сморгнешь, как под колеса угодишь.

— О-ой, да мы, да я!.. — захорохорился Ванюшка, приподнявшись с лавки. — Да там же, деда, тротувары кругом, я по им и буду ходить.

— Во-во, так подле заплотов и доржись. Да один-то не шатайся, долго ли в городу заблудиться….

— Мы же с тетей Малиной будем ходить.

– Во-во, не отставай… Жамбалка бабушки Будаихи в Москве гащивал…Там у него кум… Спрашиваю: “По Москве-то, паря, ходил?” “Ходил, – говорит. – С кумом, паря.” “А чо видал в Москве?” “Кумов зад…Глаз не спускал, – отстать боялся, заблудиться…” Так что, за тетю Малину и держись… Там и жиганья, навроде нашего Маркена, поболе чем машин. На ходу подметки режут, глазом не успеешь моргнуть, обдерут как липу… Это перед войной ишо в город попал, заглянул, паря, на барахолку. Дай, думаю, Митяю какой ни на есть гостинчик возьму. Гроши в кармане брякали – пару соболей баргузинских загнал… Но чо, хожу, гляжу, – ничо, вроде, доброго нету. А народу на барахолке толчится тьма-тьмушая… Потом, это, глядь, – к заплоту лисапет тульский прислонен, и паренек возле крутится. «Почем?» – спрашиваю. И тот чо-то дешево запросил… Ну, я и обзарился… От, думаю, поддуло, дак поддуло – за бесценок беру, и махом отслюнил ему, сколь просил. «Катайся, – говорит папаша, – на здоровье…» Тут и след его простыл. И тока я, это, лисапет-то покатил, мужик налетат. Хайло распазил, ревом ревет: дескать, ты куда, ворюга, лисапет мой попер?! Едва, паря, отбоярился. В милицию хотел отволочь… Кинул я лисапет, и – дай Бог ноги… Во как дурят нашего брата!.. Потом-то смикитил: жиганок возле чужого лисапета круги давал, дурака ждал. А тут я и подвернулся – деревня битая. Слупил жиган денюжку и пропал, – ищи-свищи ветра в поле… Но я кумекаю и так: жиганок тот молоденький в паре с мужиком шарамыжничал. Я от греха подальше дёру дал с барахолки, а они, может, опять лисапет выставили, ждут простофилю, навроде меня… Так что, Ванятка, в городу ухо востро доржи… А лучше б никуда не ездил. Сидел бы ты дома, Ярёма, да точил веретёна…

3

Со степной околицы возвращался Ванюшкин отец, весело покручивая кожаным чембуром, которым завязывали ворота скотного двора и на котором иногда водили поить корову Майку. И был он навеселе. Перед дедом с Ванюшкой присел на корточки и, опахивая водочным запахом, лукаво подмигивая, достал кисет с махрой и стал крутить цигарку.

— Ну как, житуха, дед?

— Ась?

— Жареный карась, – передразнил отец старика-глухаря и крикнул. — Ничо не слышишь, тетеря глухая?

— Глух да нем, и греха не вем, – словив ухом Петрову насмешку, откликнулся дед Киря.

— Как жись-то молодая? – снова крикнул отец.

— Да как тебе, Петро, сказать. Благодаря Христа борода не пуста: хошь три волоска, да и те, паря, дыбом.

— Слухай-ка, дед, чего я тебе скажу. Иду-ка я, это, нонесь мимо могилок, — завел отец стародавнюю шутку, которую дед по слабости памяти всякий раз забывал и попадался на крючок. — А чуть светало. Корову отводил… — вот это Ванюшка пропустил мимо ушей, о чем потом запоздало и больно жалел, как будто тогда можно было что-то поправить. — Ну и вот, знатца, иду-ка я, это, подле могилок.

— О-о-о!.. — заинтересованно протянул дед Киря.

— И возле воротьев тятя мой, Царство Небесно, стоит.

— У-у-у!..

— И спрашиват: как там дед Киря в моем дому поживат?

— А-а-а!..

— Пускай, дескать, ко мне теперичи собиратся. Раз привык в чужих избах жить, дак я ему и могилку свою уступлю. А сам уж тогда ишо поживу…

— Тьфу, варначья твоя душа! — дед Киря сплюнул влево, где возле плеча пасется нечисть.

Отец хохотнул с такой азартной хрипотцой, так молодо, озоровато взблеснув глазами, что Ванюшка, не сводивший завороженного взгляда с отцовского рта, засмеялся следом, но отец тут же похолодавшим, изморозным взглядом, почти невидяще посмотрел на сына, и смех Ванюшкин подсекся, точно луговая ромашка под острой косой. Чуть покряхтывая, потирая поясницу, отец поднялся с корточек и, уже снова сутулый, до времени износившийся, пошоркал к дому. Возле ворот поуркивал мотоцикл Хитрого Митрия, а сам Митрий с Алексеем, забросив бродник в привязанную к мотоциклу тележку, поджидали отца, чтобы ехать на рыбалку. Не заходя в ограду, отец тут же уселся в люльку, и мотоцикл, рявкнув, дернувшись, пропылил мимо Ванюшки и деда Кири в сторону озера.