Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Охальник, чирей тебе на язык! — не то осерчало, не то с веселым удивлением выговорил старик вслед отцу и пожаловался Ванюшке. — Ишь чо выговариват отец твой, да как бы поперед меня не угодил в мохово — больно уж горячий, одно слово халун… Как смолоду бодяжником слыл — всякие срамные бодяги заливал, так и остался. Да бодяжник бодяжнику тож, паря, неровня: один для потехи баит, чтоб зубы помыть, другой, глядишь, тоску-скуку разгонит, на ум наставит, а твой папаша только галиться и может. Ишь ты, и Калистрата-покойничка приплел, домом попрекнул. Мне его совецка власть дала, как партизан я, и всяких каппелей бил… Ишо спасибо бы сказал, что вместе с отцом, упокойным Калистратом, на выселки не угодил. А ить и сам заделся партейным, тоже мужиков кулачил напару с Самуилкой, отцом Исайкиным. Родня ваша теперь. Молодуха-то внучкой Самуилу доводится… Перед войной прибрали того к рукам: дескать, перегнул палку…

Отворчав, дед снова вернулся к Ванюшкиным обновкам, теперь уже перебрался на беленькую рубашонку с короткими рукавчиками, погладил ее бурыми, похожими на узловатые, высохшие корни, мелко дрожащими пальцами и поцокал языком.

— Папаня твой в парнях тоже был горазд подчепуриться. Такую сбрую на себя наденет, дак куда с добром. Идет, бывалочи, по улице, под мышкой гармонь, штаны на ём багрецовы, из плиса, до самых пят, аж сапог не видать, — чисто приискатель с золотым песком в загашнике. Норки, бывалочи, задерет, на людей не смотрит. А до девок-то ши-ибко был зарный…

Дед по ветхости ума забывал, с кем толкует, с кем разводит такие долгие оладьи, но был рад и такому слушателю, потому что другого, постарше Ванюшки, дедовы говоря мигом бы притомили. Ванюшка же слушал охотно, воображая ранешнюю жизнь мудреной сказкой и волнуясь, замирая счастливо, когда речь заходила о их, краснобаевской родове, о деде Калистрате, коим гордился, несмотря на то, что того считали кулаком. А уж когда ответно заговаривал сам Ванюшка, тут уж дед Киря не мог его переслушать. Но старику было легче, потому что иногда, как вызнал парнишка, тот спал с открытыми глазами и даже кивал на всякий случай головой. Злясь на деда, когда тот лишь притворялся, что слушает, на самом же деле дрыхнет, Ванюшка придумал хитрую уловку, стал нет-нет да и теребить старика: «Деда, ну, ты слушаешь или нет?.. О чем я тебе рассказывал?..» «Ты, паря, шибко хлестко баишь, ничо не понять…» — оправдывался старик, невинно хлопая веками, которые тяжелели и сами собой заволакивали глаза.

— Да-а, Ванюха—свиное ухо, родова у вас знатна была — хозяева. В кого уж ты пойдешь, Бог знат. Ежли в деда, в Калистрата, толк будет. Помню, он отцу твоему говорил: толк-то, говорит, есть, да не втолкан весь. Я ить парнишкой поломал на его спину, на дедушку твоева Калистрата, Царство ему Небесно, — если старик напрочь забывал недавнее, то прошлое, покрытое сумраком лет, зрел как на ладони, при белом сиянье месяца.— Как на рыбалку, на покос ли, иди, Киря, подсобляй, потом сочтемся. А там, как говорят, горбатился семь лет, выслужил семь реп и тех нет. Кормил, правда, от пуза, тут уж грешить неча. Нуждишка, она, паря, шибко не спрашиват, ись хочешь — иди, спину гни. А я ж без тятьки рос — присевом считался, матка меня в меже нашла. Худо мне было, присеву-то, голоса на сходе не давали, земли тоже. Да и к делу некому было привадить. От земли отбился, ни кола, ни двора, так по чужим людям и жил…

— А дедушка добрый был или злой? – поинтересовался дотошный внучек.

— Дед твой, приходским батюшкой нареченный Калистратом, — значит, добрый воин, – не злой был, но шибко сердитый. Петру, хоть и хитрый рос, тоже, бывалочи, на орехи влетало. Женатый уж был, а чуть отцу поперечит, Калистрат долго не чикается, тут же бичом поперек спины вытянет, и слова не скажи. И мне влетало, хошь и в батраках ходил… Я ить его, паря, спалить хотел. Да… Тут у нас о досельну пору поселенцы жили — посельга беспутая, вроде, политически… но вот, одна посельга и надоумила меня, дурака набитого… — старик замолчал, чем-то смутившись, чего-то застыдившись в том, самом дальнем прошлом, и тут же увел разговор в в другое руслице. — А жили-то ваши крепко, тут и говорить нечего. И пашеничку сеяли, и скота полом держали, а рыбу соленую дед так бочками и фукал в город. Тут же кругом все его амбары стояли. Где Семкины теперичи живут, там тоже амбар был, вроде как под рыбу. Бывалочи, мимо не пройти, не проехать— одна вонета. В жару, бывало, и квасил рыбку упокойный Калистрат. Вдругорядь пожадничает, нахапает, девки пластать не поспевают, — вот она и квасилась. А муха-то кругом – Царица Небесна – тучами стоит. Да муха-то ядреная, зленная, супротив колхозной собака собакой, – одно слово, кулацкая муха. Бывало, кэ-эк цапнет!.. – и рог на лбу…

— А дедушка мой ловко рыбу ловил?

— Ой, рыбак фартовый… Твоему батяне-то ишо гоняться за ним… Да-а, было дело, порыбалили мы с твоим дедом, Ванятка. Но сперва Калистрату вместе с бабами огород окучишь, дворы вычистишь, еще чего подсобишь, а там, глядишь, и возьмет в лодку. Руки-то, Ванюха, поверишь, до мяса сдирали — он же, Царство ему Небесно, по всему озеру за чайкой гонялся. Ему чо, посиживат на корме с кормовушкой да нас же кормовушкой и понужат, чтоб, значит, не засыпали на веслах, гребли похлеще. А мы аж плачем, бывало, до того плечи навихляш. А как клев пошел, про все, паря, забудешь, еще и спасибочки говоришь Калистрату. Да… Талан у деда был, да и места уловистые знал — ведер по шесть-семь, бывалочи, науживали.

— А окуни крупные были? Вот такие или помене? – Ванюшка развел руки на полный отмах.

— Хрушкой шел окунь, — такие, паря, хармаки да капустины кила на два… Нонче-то одне пышкены в озере остались — с палец, жуй да плюй. А в досельно-то время одного окуня-хармака выворотишь, дак он, паря, в ведро не влазит. Семьей на могли осилить, уесть, гостей на подмогу звали. Во, какие окуня в озере шныряли… Теперичи, поглядишь, мелочь пузатую ловят… Да-а, дед у тебя, Ванюха, удалый был, чо и говорить. Маленько кулак, конечно, но опять же и хозяин. Зря его, однако, поприжали — своим горбом добро нажил. Он и работников, по правде сказать, из милости брал, когда просились шибко. Почо ему работники, когда своих девок да ребят семнадцать?.. Как его подкулачили, он опосля долго и не зажился. Похворал, похворал маленько, и Царство Небесно… Тогда же в сельсовет план отпускали по кулакам. Присидатель хоть лоб расшиби, а в деревне пятнадцать кулаков выяви… Пришли было и моева тестя кулачить — в Погромке жил — а у тестя в дому тока курочьи титьки да собачьи рога, больше никакой холеры. Ему же опосля еще и семенно зерно давали… А отцу твоему, паря, ой, далеко до деда. Покойничек, помню, так прямо и говорил: мелко, грит, Петруха, плаваш, вся тёрка наголе. Уросишь много, крутишь-вертишь, все обманом норовишь взять, да только, как бают: не ставь кулему на Ерему, сам попадешь. Вот как, Ванюха — свиное ухо.