Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Есть маленько.

— Ох, и нос у тебя, Никола… как у собаки… мигом учухал! — пробурчал Краснобаев и стриганул Сёмкина колючими глазами, едва пробивающими себе просвет в лохматой чащобе бровей. — Но у той на зверя, а у тебя…

— Пошто, паря?! Тоже на зверя! Это же зверь натуральный, — Сёмкин, морщась от головной похмельной боли, но и стараясь угодливо улыбаться, мотнул нависающим на глаза чубом в сторону бутылки, выставленной на магазинном крыльце. — Вот я его и унистожаю, чтоб другие от зверя не страдали.

— Ладно, кончай баланду травить, — нервно оборвал его Краснобаев. — На, пей, да смотри, всю-то не выхлещи, а то я тебя знаю… зверь.

— Ну, спасибо, мужики, выручили. Башка разламывалась… Эх, сколь ни бьемся, а к вечеру напьемся. Ну ладно, с Богом.

Сёмкин прокашлялся и, зябко дернув плечьми, глядя на бутылку сведенными к носу зрачками, стал медленно пить. Парнишки испуганно, отпахнув рты с непрожеванным хлебом, обмершими глазами следили, как Сёмкин сосет водку из горлышка, как по иссеченному мелкими морщинами, узкому горлу бегает острый кадык, будто загнанный злой собелек по корявой сухостоине. Из Ванюшки из груди стала дыбиться теплая тошнота, и он с трудом, насильно проглотил хлеб.

Мужики, чтоб не сбить охотку, брезгливо воротили головы. Переморщившись, передергавшись, занюхав подсунутой коркой, Сёмкин осуждающе вздохнул.

– Да-а, и как эту заразу алкаши пьют?! Горькая же… – он сморщил тонкий, нервный нос, коротко хохотнул, вытаращив такие же, как у сына Пашки, глаза навыкате, с шалой беспутинкой.

— Тяжело пьешь, – посочувствовал Гриня Черный. — А смотреть еще тяжельше. Алкашам тебя показывать — сразу бросят пить.

— Для того и страдаю – пью, – опять засмеялся Сёмкин, пуще выпучив круглые зенки.

Мужики хмуро усмехнулись, и пить им после Сёмкина, похоже, расхотелось; но и поворачивать назад было поздно, раз бутылка вынута на белый свет и почата. Краснобаев старательно обтер горлышко рукавом выцветшей гимнастерки, отхлебнул и сунул бутылку напарнику, который посиживал на нижней ступеньке крыльца и коротким бичом чертил на земле кресты.

— А вы какого… лысого торчите здесь?! — накинулся Сёмкин на ребят, приметив уставленный на него, жалостливый и пугливый Ванюшкин взгляд. — Вам уж чо, другого места нету?! Расселись… Может, вам еще и налить?.. Нечего здесь выглядывать. А то еще, чего доброго, нарисуешь меня с бутылкой, — ухмыльнул он, а потом спохватился и уже помягче спросил: — У вас свадьба-то когда? Сёдни?.. А то шел, видел: народ толчился и черная «легковушка» подле ворот.

Ванюшка промолчал, не ответил, мучительно глядя на Сёмкина, словно раньше и не видел, как тот пьет.

— Надо, мужики, бежать чепуриться, гулять будем, — заподмигивал Сёмкин, оживший и повеселевший после выпивки да от надежды, что еще поднесут, и даже запел:

И пить будем,

И гулять будем,

А смерть придет,

Помирать будем…

— Попьем с Пётрой винца с хлебцем, как бывалочи.

— Кто попьет, а кто курдюк бараний пососет, — срезал его Краснобаев и ощерился. — Ждали тебя там, ага. Дядя Петя, поди, уж все гляделки проглядел: куда же это запрапал Никола Сёмкин, друг сердечный, таракан запечный?..

— Сами-то вы куда лыжи навострили? — пропустив усмешку мимо ушей, спросил Сёмкин и, взяв у Грини Черного кисет, стал крутить толстенную козью ножку.

Краснобаев фыркнул и отвернулся, а Гриня Черный пояснил:

— Скот погоним в Читу…на мясокомбинат.

— У нас же зимой на своей бойне бьют, чего гонять-то?!

— Говорят, дешевше, чем в деревне забивать…Отсюда же надо машинами мясо в город возить, а бензин, дескать, ноне кусатся…

— Дурь… И много скота сдали? — продолжал деловито выпытывать Сёмкин, хотя дела ему до этого не было никакого, а нужно было, пока еще не все выпито, потуже держать нитку разговора и участливыми вопросами как бы отблагодарить за угощение.

— С гуртов понагнали, а из деревни мало… Петро Краснобаев свою коровенку сдал.

— А я и гляжу перед обедом: куда это, думаю, Халун свою Майку повел?..

— Да она у него солоха – старе деда Кири будет.

— Вон оно чо, – ухмыльнулся Сёмкин. – Ну -у, теперичи у Пети Халуна денюжки бреньчат. Богатую, поди, свадьбу закатит, раз уж коровенкой попустился. Леха насулил, поди, горы золотые… Но опять же и любимый парень женится. Этому, — он кивнул на Ванюшку, который прижался к плахам крыльца и, болезненно сморщившись, немигаюче смотрел на Гриню Черного, сказавшего страшное про их корову Майку, — этому бы кукиш с маслом показал, доведись жениться. Как собаку гоняет… А ты, Ванюха, подрастешь, гни ему, Халуну, салаги, как он над вами с матерью изгалялся. Ничо-о, и комары кусают до поры.

— Ты чему парня учишь, дурная твоя башка, — Краснобаев повертел пальцами у виска. – Чтоб на отца руку подымал?

Но Сёмкин уже не слушал Краснобаева.

— Ой, а Леха-то хитрозадый, мигом папашку обкрутил. Смалу такая жадоба, не приведи Бог, — у родного брата последний кусок изо рта выманит и глазом не сморгнет. Но да весь в Петю Халуна, такой же скупердяй. Какое семя, такое и племя… Крестничек мой, а тут сунулся по делу, дак морду воротит, скрозь зубы цедит… нача-альник… А ты, Ванюха, мамку свою жалей. Ой, Аксинья, перва труженица, поискать ишо таких. Мамку жалеть надо. Нет, говорят, лавок, где купляют мамок.

Сёмкин стал мрачнеть, потому что бутылка уже была допита, а посудина выброшена в палисадник при магазине, на сухую кудель прошлогодней травы, опутавшей комель тоненькой и кривой, исчахшей березки. Мужики докуривали короткие цигарки, посматривая на коней, привязанных к штакетнику, нетерпеливо мотающих шеями и бряцающих удилами. Но перед тем как распрощаться, Сёмкин привычно распластался с Краснобаевым, признавшись тому, что это он, Никола, изрезал его сети, и мужик выматрил его при ребятишках. А забравшись в седло, еще повертелся перед магазинским крыльцом, наезжая на Сёмкина; спугнул Ванюшку с Базыркой, словно коршун цыплят, при этом хлестал свистящим бичом по ичигу и туго натягивал узду, отчего конь храпел, нервно кося черным глазом, где мерцала шалая ярь, круто задирал шею и приплясывал точеными копытами.

— Жогнуть бы тебя бичом…гнида! — скрипнул зубами Краснобаев. — Да мараться не охота. От таких, как ты, полудурков вся беда в деревне. Догадывался, что это ты мои сети испластал… Ох, не попался под горячу руку!.. Я не Петя Халун, я бы сунул тебя в озеро рыб кормить.

Сёмкин вскинулся на ноги, побледнел, но не шевельнулся, хотя перед самым его лицом храпел, брызгал слюной взнузданный конь, лишь на плитчатых скулах взыграли желваки.

— Не пугай — пуганные. Вам волю дай, вы и страну под дворам растащите.

— Но я тебя еще прищучу, — посулился Краснобаев, сдержавшись из-за ребятишек, в страхе прилипших к штакетнику.