Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Э-эх, мало я вам сетешек изрезал, — болезно морщась, как от сосущей змеистой язвы, сокрушался Сёмкин, будто даже разом протрезвевший, потому что шалая косина в глазах выправилась, и соколиный взор теперь леденисто целился в соседа. — Стрелять вас надо было из поганого ружья. А вашего Мудреца в перву голову… А сколько я на своем веку переробил, дак тебе, ш-шенок, и не снилось. У тебя бы пупок развязался. Я однех печей уже добрую сотню вам сложил. А ты мне еще будешь… Всё под себя гребешь, ворюга. Весь колхоз растащили по дворам. Но я найду на вас управу.

— Я тебе, сёмкинская морда, зубы-то еще не все повыхлестал?! Могу еще пересчитать. Слова по-путнему сказать не можешь…псиса, — Хитрый Митрий передразнил Сёмкина, который и в самом деле лишился в драке двух передних резцов и говорил теперь с присвистом — не птица, а псиса. — Мало я тебе лонясь по сусалам дал?..

В тот морошный день Сёмкин сложил ему печь в тепляке, и хотя брал некорыстно, при расчете Митрий — на то он и хитрый, — всё же надул соседа, пытаясь отделаться литром самогона и мало-мальской закусью, а когда тот хлебнул через край, то и кинулся в драку. И так его Хитрый Митрий отбуцкал, что больно было глядеть на лицо. Деревенские еще раз доспели, в кого уродился его сынок, Маркен, что малышне проходу не давал… Долго бродил Сёмкин по своей избе да по ограде с почерневшим как головня, обугленным лицом, не смея и глаз показать на люди, но управы на Митрия не искал, хотя почти все соседи чуть не в голос советовали подать в суд или взыскать деньгами с варнака, чтобы укоротил руки.

— А ты меня не страшшай, не страшшай, я давно страшшоный. А то, что ты, ворюга, все из государства прёшь, дак это тебе люба собака скажет. Волю вам дай, дак вы и страну разорите… Да так оно и будет… Ишь, морду-то, порос, наел. Ряшка у тя огонь, хошь портянки суши. По такой ряшке кирпичом гладить в самый раз.

— Не-е, — тяжко и покорно выдохнул Хитрый Митрий, которому все же не больно и хотелось посреди ладной гулянки ввязываться в драку, — не-е, дам по сопатке. Ох, дам, мать же родная не признает. Хошь и руки марать не охота об тебя, погань.

На крик из дома вышли мужики, и Алексей на бурятский манер пошутил:

— Однахам, Раднахам, будет драхам… — и тут же зычно гаркнул с крыльца: — Что за шум, а драки нету?! Эй, соседи!.. соседи, кончай дурью маяться!.. кончай!

Соседи, уже схватившие друг друга за грудки, от резкого и властного крика отшатнулись, отступились, но, распаленные, пока еще не думали расходиться.

Иван Житихин тревожно переминался возле Исая Самуилыча, новоиспеченного краснобаевского тестя, который с годами и пуще стал походить на Мудреца. Может, за долгую, с проседью, смолявую бороду, — в деревне от бород уже отвадились, – иные мужики теперь с едва притаенной неприязнью глазели на Мудреца, как на ряженное диво; но скорей всего Самуилыча дразнли Мудрецом за прежнее, когда шибко хитрил-мудрил, заправляя начальником «Заготконторы»; и когда та после дотошной проверки оказалась в пух и прах разворованной, хитромудро увернулся, пихнув на отсидку Ивана Краснобаева, о ту пору еще не лесника, а рядового заготовителя. Иван вернулся в деревню, словно пришибленный, но зла на Мудреца не таил, потому что не имел ни зла, ни кола, ни двора.

— Елки-моталки, что мы за народ такой?! — в сердцах сплюнул Иван, обернувшись к Исаю Самуилычу, который смачно курил, манерно держа сигарету двумя пальцами на отлете, тая грусную усмешку в бороде и сизой наволчи дыма.

— А-а-а, как были дикарями, так дикарями и остались, — вяло отозвался гость, глядя, как Алексей что-то тихо и напористо выговаривает Хитрому Митрию, отведя его к поленнице дров.

— Всё бы нам только драться да ругаться, — вздохнул Иван, несмотря на выпитое, бледный, неулыбчивый, — похоже, выпивка пошла во вред. — Разучились по-божески жить. Не-е, паря, в тайге со зверем куда тише… Водочка еще проклятая…

— Уметь надо пить, — рассудил Гоша Хуцан.

— Верно, – согласился Исай лейбман. – Как говорил Хайям?…

Растить в душе побег унынья — преступление.

Пока не прчтена вся книга наслаждения,

Лови же радости и жадно пей вино:

Жизнь коротка, увы! Летят ее мгновения.

— Так-то…Пить можно и нужно, но помнить: с кем, когда и сколько. И голову не терять.

— Во-во, пить надо с головой, — услужливо поддакнул Гоша Хуцан.

— Может, оно и так, — невесело улыбнулся Иван, — а коль народ наш пить не умеет, так и пить бы ему квас да простакишу_.

— Ничего, — успокоил его гость, — пусть побесятся, — он кивнул головой на мужиков, которые опять сошлись и костерили друг друга, как бабы на базаре, — лишний пар выйдет, работать лучше будут.

— А ежли вусмерть захлестнут друг друга?

— Ну, тут уж, Иван, кому что на роду написано. Каждому свое, как говорят мудрецы.

— Так что, русским на роду написано, чтобы брат на брата, чтобы кровь без передыху лили?!

— Ну, а что поделаешь?! — развел руками Исай Самуилыч и вдруг проговорился: — Что прикажете с этими дураками делать?!

— От что дураки, то дураки – согласно кивнул головой Гоша Хуцан.

— Учить надо, чтоб жалели друг друга, чтоб как братья…

— О-о-ой, Ваня, — замахал гость руками, — старые песенки. Сколь волка не корми, всё одно в лес смотрит.

— Не-е, разучились по-божески жить…

— По-божески… — скривился Гоша Хуцан. — Ты что, Иван, в религию ударился?

Иван согласно кивнул, глядя в темное небо.

— По-божески… – засмеялся Исай Самуилыч. – По этому поводу Хайям тоже сказал:

Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь,

И опрокинул мне с вином стакан, Господь!

Я пьнству предаюсь, а Ты творишь бесчинства?

Гром разрази меня, коль ты не пьян, Господь!”

Иван покосился на Мудреца и неодобрительно покачал головой.

— Но это уж слишком, прости ему Господи…

6

Может быть, соседи, отрезвленные криком Алексея, который тут же унырнул в избу, постеснявшись городского гостя, и разошлись бы по углам, потаскав друг друга на матерках, высрамив принародно. Но тут подлетел выскочивший из избы Петр Краснобаев и, смекнув дело, азартно, кочетом закрутился возле мужиков, злобно приговаривая:

— Дай ему, Митрий, дай по сопатке, дай, чтоб не рыпался. Ишь прибежал рюмки сшибать. Звали его. Напился, нажрался от пуза, и меня же поносить начал. Посельга беспутая, нищеброд.

— Я, Халун, хошь в латаном, да не хватанном, — полез уже на него Сёмкин.

Но тут Хитрый Митрий, раззадоренный, широко, по-мужицки развернулся… а коль Сёмкин отшатнулся, то плюха, правда уже на отлете, досталась Петру. Тот с визгом побежал в избу, зажимая ухо, расплескивая кровь по крыльцу. Сёмкин тем временем решил взять Митрия на калган — боднуть головой, свалить с ног, но Митрий, учуяв кровь, разъяренный, с негаданной при своей огрузлости, молодой прытью ударил снизу, и Сёмкин отлетел к поленнице. Тут уже подскочил Иван, ухватил Митрия за обе руки и стал умолять со слезами в голосе: