Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

А тут уж иные чары опутали народ силками, и поднялись русские брат на брата, и в кровавом лихолетье, что докатилось и до забайкальского Укыра, смеркла побывальщина про Силу и Анфису.

1

Много знойных лет и пуржистых зим прошумело над Еравной, где в степном, таежном и озерном ладу жили русские и буряты; много народишка сгинуло с той поры, и Гошка Хуцан, уже и сам не первой молодости, выпивая у Краснобаевых, поминал со скрипом зубов, как надругались скрытники над его мамкой, — покойный отец успел поведал.

После Петрова дня, как подавилась кукушка ячменным зерном и откуковала, стали Краснобаевы обудёнкой ездить на покос, и лишь парилась в избе обезножившая бабушка Маланья, играл в горнице Ванюшка да гулила в стойлице годовалая Вера, – двумя летами поменьше братки, за которой братка и приглядывал. Старухе, сидя в кути подле пузатого самовара, и пришлось выслушивать хмельные Гошины говоря, – вечно его манило посудачить, а то и поспорить с богомольной старухой.

— Оне же, кержачье клятое, сплошь кулаки да подкулачники были… Ох, натерпелись раньше поруганья от кулачья да стариков-самодурков, от попов, уставщиков. И в ножки надо кланяться нашей ленинской власти, что вывела их под корень, гнид этих… А то ж, бляха-муха, что за жизнь была?! Чуть что, сразу поруганье, вот и охулят тебя на весь белый свет.

Бабушка Маланья, хоть и не привечала староверческого устава, но тут, вроде защищая его, сердито фыркнула:

— Зато теперичи браво: и девка, бара, гуляй, и баба хвостом трепли, и мужик за волю хватайся, по марухам ходи, — все ладно, все браво, никакой тебе охулки, никакого осуда.

— От, ядрена мама, верно грамотные люди говорят, антилигенты! — Гоша Хуцан поднял кверху толстый мозолистый палец, и угрожающе потряс им. – Верно в газетках пишут: дескать, религия — опиум народа… Опиум — она и есть, мракобесия сплошная.

— Тьфу!.. богохульник, — старуха сплюнула влево и перекрестилась тряскими перстами. — Чтоб отсох твой язык поганый.

Но Гоша, войдя в раж… на маевках да на митингах насобачился вертеть поганым языком, что корова хвостом… не слушая старуху, гнул свою линию партийную:

– Это ить, Меланья Архиповна, богачи религию придумали. Да… Чтоб голь перекатную в узде держать. Богачи и церквей понаставили. Тут они, паря, не скопидомились, выворачивала мошну. От ить, нет бедным подсобить – накормить да голь прикрыть, дак нет всё в церкву. А почо? А пото, чтоб они, мироеды, ели, пили в три пуза, веселились, с жиру бесились, а мы, батраки, на их горб гнули, круглый год постились да Боженьке молились и не зарились на их богачество. О, паря, ловко, а… и Машка не царапайся, и Васька не чешись… Дескать, поститесь, молитесь, дураки, колотите лбы о половицы: на земле в голоде, холоде прозябали, зато на небушке поболе отвалится. Тут, дескать, временно житье, там – вечное. Будет вам на небушке кажин Божий день хлебушек ситный, пельмени, коклетки жирные, сладка водочка… – ешь, пей, веселись, никого не боись. И робить, паря, не надо, все даром. Вот наши дураки и молились, постились…

— Не реви!.. ребятёшки за переборкой… И вали-ка ты отсель по добру, по здорову,— бабушка Маланья поперла Гошу Хуцана, болтливого во хмелю. — Вон за угол зайди, там и лайся. Трепло горохово…

— А народишко русский, — не унимался и не убирался из избы распаленный Гоша Хуцан, — он же скотина безмозглая, одного бича слушается… без хозяина с бичом жить не свычен… Ему царя-батюшку да опий — религию, мало-мало корми, а там хошь запрягай. А чуть что, сразу тебе анафему – религия такая…. Силком мы из мужика выбивали раба.

— Топай, балабон, топай, иди отдыхай, – старуха не знала, как и выпроводить Гошу с его богомерзкими говорями. – Меня от твоих слов с души прёт.

— Нет, ты, Меланья Архиповна, послушай, послушай, раз мудрая, как в деревне говорят…

— Но, ишо чо, бара, наплетешь языком своим блудливым. Думка у тя, Гоша, чадна, слушать тошнехонько.

— Нет, ты послушай… А что народ наш дурак, так это всему миру ведомо. Вот пошто и сказки-то все про Ваньку дурака. Геро-ой… с дырой.

Ванюшка, уловив свое имя в пристежку с «дураком», вслушался в разговор за тонкой переборкой, но, ничего не поняв, стал наряжать для маленькой Верки сплетенную из соломы куклешку, похожую на Масленку.

— Дурак форменный, народ наш. Иванушка-дурачок, одно слово… Перво-наперво, выгоду свою не чует. Вот, Меланья Архиповна, евреи… мудрая нация, чо и говорить… эдаку страну раком поставили, революцию заделали, царско семейство под корень извели, и барам под зад мешалкой. С народа ярмо сняли – слобода, живи да радуйся… Нам бы евреям-то в ноженьки кланяться, дак нет же, мужики наши опеть давай шепериться, за Боженьку хвататься, с евреями тягаться…

— А вы мужиков ботагами, ачихристы клятые!.. Евреи… Сколь вы с имя православных перебили, да сколь по лагерям сгноили…

— Для их же пользы, коль выгоду свою не чуют. И скотину на пастбище другой раз палкой выгоняшь, чтоб кормилась, жир нагуливала… А наш мужик скотина и есть натуральная… Слушал я, Меланья Архиповна, по радио — «Челкаша» передавали, Горький написал. Знаешь такого? — ухмыльнулся Гоша.

— Тьфу на вас, вместе с вашим… горьким-сладким! — старуха сплюнула и отвернулась. — Нехристи поганые…

— Так вот, – не обижаясь на старую, гнул свое Гоша Хуцан. – Горький там, значит, мужика показал… навозного, какой он есть. Ему бы море, чтоб сплошной чернозем. Да… Увидал море и запереживал: эх, мол ежли бы то земля да чернозем, да унавозить бы, да распахать бы, да пашеничку белоярову засеять… А что море – красота, понимай нету. Дундук… А у Челкаша, хоть и вор, бродяга, душа чует красоту.

— Во, во, — покивала головой бабушка Маланья, — крепких мужиков извели, одне воры да бродяги остались. Бара, как неводом, хрушкую рыбу высакали, гальяны остались… Не кулаки они были, а дураки: мантулили от темна до темна, а так всюю жись у рваных портах и пробегали.

— Скопидомы были ишо те, за копейку удавятся…

— Дак ежли копейки горбом да потом добыта…

— Зубами за свое добро держались. Волчарами кидались, за берданы да вилы хватались, когда мы их кулачили. Православные, мать их за ногу… – фыркнул Гоша.– Одной рукой крест кладут, другой под себя гребут… Ежели такие богомольные, то знали бы, что в Писании, бабка, так и записано: мол, легче верблюд в игольно ушко пролезет, нежели богатый в рай попадет. Вот бедным бы и раздавали свое добро… Дак нет же, сидели на своем богачестве, как собаки на сене.

2

Бабушка Маланья, щурясь, пристально оглядывала Гошу Хуцана и, покачивая головой, будто вопрошала: и как земля тебя носит, анчихриста, как гром не убъет, молонья не сразит?! Чуяла старуха: не переспорить ей Гошу, – обвык, никого не слушая, реветь на маевках, – и грех было спорить… кто спорит, тот назьма не стоит… но и азарт обличительный затряс трясеей, да и не хотелось оставлять последнее слово за фармазоном.