Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

4

Многие в Еравне путем и не ведали, что за птица Самуил Лейбман… позже стал зваться: Лейбман-Байкальский, а потом с неведомого перепугу и вовсе Львом Байкальским… не ведали, что это за ворон, кружащий над приозерными селами и деревенями, зыркая добычу черным оком, и не знали, какого он роду и племени и кому молится, лишь старики баяли, что родом он, нехристь, с чужедальних Могилевких краев, но в тутошних степях и лесах уже рыскал, в каторге царской кайлом махал, в Укыре на поселении жил; а уж во пору великой порухи и каинова братоубийства высоко над народом кружил, чисто ворон, зрящий падаль; и по желтой степи, по синеватым гольцам и таежным урманам вилась ославушка, как похаживал в галифе багрецовом, в кожане с ремнями, как помахивал вороненым револьвертом да потряхивал крепких хозяев — кулаков, сказать; и зорил православный народишко, не давая потачки ни рассейским, ни семейским, а уж казачков, тех изводил под корень, как они есть — охальная контра и заплот царя-душегубца. А уж как извел, пустил по миру крепкого мужика, так и уездный собор своротил… не церковь была, лебедь белая… и ведь столь пособников среди мужичья нашлось, прости им Господи. Ежли бы не слетелись пособники, навроде Гоши Хуцана, чего бы один-то утварил?! А пособников сгуртился легион…

Но и на старуху бывает проруха, — и на ворона управа сыскалась: Сталин объявил Льва Байкальского злейшим врагом народа, в чем народ и не сомневался, — и упек сердечного, таракана запечного, в кутузку, а после сунул в зубы кайло каторжанское и велел земелюшку грызть на севере… Поговаривали, что Гоша Хуцан с перепугу сдал своего батьку единокровного вместе с потрохами, нагородил три короба и маленьку тележку, что было, а чего и быть не могло. Крепко подфартило Самуилу Моисеевичу: и царской каторги хлебнул, и сталинскую испробовал, да там и загинул навек. Хлопнули, поди, врага народа, в распыл пустили, чем тот раньше и сам промышлял. «Любил бороды драть, люби и свою подставлять, – рассудили деревенские мужики, – Оно ведь и комары кусают до поры…» Гоша Хуцан, в лихое время чуть было не поменявший фамилию с Рыжакова на Лейбмана, тут облегченно перекрестился про себя. Пронесло…

А потом новый загиб приспел, хрущевский, и вышло, что Самуил Лейбман безвинно страдал, горемышный… от своего же прижима; и опять в герои попал — самое бы время кумачовы штаны оболокчи да револьверт на пузо привесить. Опять на коне, опять над народишком можно галиться, да вот беда-бединушка, не дожил до светлого часа, упокоился бедный стрелок в мерзлой магаданской земле. Спохватился было Гоша Хуцан, снова надумал сменить фамилию, природнится с Лейбмановой родовой… так уж чесалось в евреях походить – богато живут, черти… но те, прознав, как внебрачный сынок оговорил их славного отца, дали ему такой отворот поворот, что больше Гоша к ним в родню не совался. Отбили охотку, пришлось русским маяться весь век.

А по-первости… от беса – крестом, от свиньи – пестом, от Самуила Лейбмана ничем не откреститься, не отбиться. При его крутом правеже, когда кулачили здешних мужиков, пострадал и Ванюшкин дед, Калистрат Краснобаев вместе со своей Маланьей… все подчистую отняли… и лишь чудом мужик избежал выселки. А Гоша Хуцан… одна родова… бегал у Лейбмана в подсобниках, что Краснобаевы, лишенные скота, дома-пятистенка, амбаров, завозен, молотилки, сеялки, конечно же, не могли Гоше простить, хотя со временем, вроде, смирились, да еще и родней стали. А тут война, в горе, в ненависти к чуженину-разорителю и погубителю побратавшая народ, притопила недавние раздоры и обиды.

5

— Эти семейские,— продолжал пьяно ругаться Гоша,— да особливо скрытники, такая, паря, контра оказались… У их в тайге, по заимкам сволочь белая и пряталась. Тех же бандитов, взять… кулачье недобитое!.. тоже по займишам таились, волчары. Оттуда и на разбой ходили. Но мы им дали укорот, отстояли нашу рабочую волю.

Гоша свое талдычит, бабушка Маланья свое толкует, выстраданное, вымоленное:

— Вольному воля, спасенному – рай. Так от… Воля… Отбились вы от Бога, растеряли, раструсили, вот и осталась у душе пустота, куда и закочевал сатана. А как прижился, так и сомустил вас волей, худобожиих… За волю они взялись… девти блудливые. Вольные стали, – живете, как пауки у банке…С греха сгорите со своей волей, перебъетесь, перепластаетесь. Раз уж Бога не любите и ближнего своего… А деды наши знали как жить…

— Вот и жили в навозе по уши…

— Жили просто, да лет по сто, а теперичи по пятьдесять, да и то на собачью стать… Ну все, Гоша, посидел, выпил, пора и честь знать!

Старуха осерчала на себя, что всуе перед Гошей Хуцаном имячко Божие трепала… не мечите бисер перед свиньями… и чуть ли не взашей стала выпихивать Гошу из избы. Тем более, в горнице внучка заревела лихоматом, – нямкать просит, надо хлебушек с молочком мять, да в рот ей тюрю совать.

Гоша еще шеперился у порога, бурчал под нос:

— А мамке-то моей вы, укырские, век заели. И ты, бабка Маланья, все грешила: будто Анфиса колдовка. Сплетни по селу возила… Мать мне все-о выложила невзадолго до смерти… Ишь ты, боговерка, своих грехов не чуешь, привыкла других пересуживать…

Старуха растерялась: был такой грех суеверный, наговаривала в девках на Фиску Шунькову: мол, волхвитка, оседлавши пегого борова, нагишом летала на блуд вместе с голым Самуилкой… Перекрестилась старуха покаянно, отпахнула Гоше дверь в сени и упредила в сердцах:

— Чья бы корова мычала, твоя бы молчала…

Гоша пошел вон, усмехаясь, и даже навред старухе загарланил:

Помнят псы атаманы,

Помнят польские паны,

Красноармейские наши штыки…

— Ты ко мне со своими разговорами больше не ходи – старуха пыталась перекричать песню. – Да и глаза б мои на тебя не глядели, сатано…

Краснобаевы — и бабка Маланья, и Ванюшкина мать,— как и многие пожилые деревенские, духа Гошиного не выносили, хотя и терпели его; и дело тут не в том даже, что Гоша родился присевом и поболтом, что смолоду, как ворчала старуха, был варнаком и охальником, без матюжки слова не мог молвить, — нет, на Гошиной планиде антихристовой метой лежала вина пострашнее…

1

В 1647 году в Енисейск прибыл воевода атаман Василий Колесников, и пошел в Верхнеангарский острог, где услышал от местных тунгусов, что поблизости Яравня-озера живут мунгалы богатые серебром. Полоненный тунгус Катуга посулился провести казаков к берегам Яравня-озера. Василий согласился, но оставил в залог аманатов (заложников) – Катугину бабенку с чадами, и отправил с тунгусом четырех казаков. Мунгалов казаки не встретили, и, беспроклые, вернулись полыми назад. В том же тысяча шестисот сорок седьмом году казачий десятник Колька Иванов Москвитин с сотником Ивашкой Ортеньевым и служивым человеком Ивашкой Самойловым забрели в дикие таежные, степные, болотные, озерные Яравнинские земли. Послал государь Кольку Москвитина «из Байкала озера, из Ангарского острожку по Баргузину реке и на Яравны озеро проведывать серебряной руды и где серебро родица…» Казачий десятник Колька Иванов Москвитин, зело гораздый грамоте, писал безрадостно: «А по Еравне людей никаких, потому что кругом его пролегли места худые и топкие и мелких озер много…» Впрочем, до енисейских казаков, ведали тунгусы, в еравнинских землях уже с 1636 года хаживали русские торговые и промысловые люди, выменивая меха на ружья и порох, и добывали в озерах камни-сердолики.